Ёлочные игрушки, зимние забавы и детство в Вологде

В темные зимние вечера приносили в сени зеленое диво, остро пахнущее снегом и хвоей, выдерживали на холодке, чтобы затем, под самый Новый год, внести и установить на деревянной крестовине в углу комнаты. Все комнаты наполнялась лесным запахом; елка распрямлялась, оттаивая, притягивая к себе всё внимание. Дедушка доставал из сеней картонную коробку с елочными игрушками, каждая из которых была завернута в пожелтевшую газетку. Игрушки, как и елка, оттаивали, отпотевали, и, наконец, начиналось самое интересное и таинственное — совместное украшение елки. Начинали с верхушки, доставая и нацепляя на самую высокую елочную ветку стеклянную звезду, которая, казалось, светилась рубиновым светом, как далекая, кремлевская. К соседним, крупным, торчащим во все четыре стороны, веткам, привешивали большие яркие шары ­— красные и серебряные. Это были главные украшения, в них отражалась, как в самоваре, вся наша комнатка.

Потом доставали и раскладывали на столе остальные елочные игрушки. Чего здесь только не было! Прямо набор сокровищ! Шарики, но меньших размеров, фигурки сказочных персонажей на прищепках — старика, ловящего золотую рыбку (была отдельно и сама рыбка из серии «Сказки А. С. Пушкина», которая выпускалась в 1949 году к 150-летию со дня рождения поэта), в замысловатой чалме восточного волшебника, красавицы царевны, птички-колибри... Еще из стеклянных игрушек запомнились корзинки с цветами, часы, их стрелки показывали на новогоднюю полночь, какие-то замысловатые фигурки из стекляруса, овощи — морковь, репка, соленый огурец, который мне хотелось съесть, настолько он выглядел натуральным, зимние домики, был даже маленький серебряный чайничек с крошечным носиком.

А как напоминала жаркое лето корзинка с ярко-красной, то ли клубникой, то ли малиной! И как был мил прозрачный шарик с росписью под простенький ситец! Все елочные игрушки тогда делались вручную в артелях, каждая из них наособицу расписывалась, а что творилось руками, то несло на себе печать добра, ласки и любви. Мне кажется, что эта печать была еще и удвоенной — страна приходила в себя после великой войны, лучшие чувства оживали, им радовались, старались донести их до всего мира.

За стеклянными игрушками следовали игрушки из ваты и гипса — всякого рода хрюшки, торчащие из младенческих конвертов, лесные грибки, Деды Морозы с румяными лицами, Снегурки. Напоследок вешали бумажные флажки с рисунками. А покрывалась уже наряженная елка, как невеста фатой, длинными нитями стекляруса — сверху вниз до пола. Дед Мороз устанавливался у крестовины под деревом и всё — елка, а вместе с ней и мы ждали боя курантов и Нового года.

В фондах Вологодского музея-заповедника сохранились некоторые из елочных игрушек нашего детства. В эти новогодние праздники была даже устроена выставка этих милых и памятных раритетов, большинство из которых моими сверстниками давно забыты. А, может, и нет, вологжане любят хранить старые вещи, и, наверно, на многих домашних елках новые китайские игрушки еще соседствуют с теми, ручной выделки, первыми советскими. Не забывайте: по принятой классификации елочные игрушки, выпущенные до 1966 года, уже считаются старинными.

Едва ли не единственный в России Музей елочной игрушки открыт сегодня в Великом Устюге в вотчине Деда Мороза. Музей нашего детства, ибо выпуск елочных игрушек возобновился вскоре после войны. Но в последние годы по областным и районным городам стали открываться маленькие музеи частных коллекций. То там, то здесь о них читаешь в местной прессе. Значит, появилась такая потребность — вспомнить о самом дорогом, трогательном и милом. Эти музейчики и экспозиции стремятся наполнить нашу сложную и в чем-то грубую жизнь теплом и сентиментальной радостью — стремятся просто очеловечить, сделать ее не такой прямолинейной как деньги—товар—деньги.

А сколько было иных, как само Новогодье, ребячьих радостей! Сегодня в Вологде возведена самая большая в мире зимняя горка для катания, говорят, обозначена она даже в книге рекордов Гиннеса. Наши, детские, были проще и без помпы. Заливались они по дворам. Горку строили наши отцы и деды. Мы им только помогали. Нужно было натаскать немало снега, плотно уложить его, трамбуя лопатами, сделать горку не опасно крутой, но и не излишне пологой, без углов и с широкими ступенями, чтобы легко было на нее забираться, расчистить длинный спуск, а потом приступить к главному, к самому интересному — к заливанию горки водой. С колонки таскали воду все. Даже плотный снег впитывал воду, как губка, но мороз, особенно ночной, делал своё дело — горка каменела, превращаясь в большую льдину. На следующий день дело двигалось веселее, следующие порции воды быстро сливались вниз по замерзшему руслу, по его пологому продолжению, наращивая уже чистый скользкий лед. День-два — и горка готова.

Наша детвора плохо спала ночь перед ее «пуском», хотелось еще в утренней темени первыми обновить горку. Фанерки для скатывания уже лежали наготове в сенях, валенки с рукавицами сохли на печках. Быстрей-скорей, едва перекусив, попив чайку, и на улицу! А там уже черно от ребятишек, малых и выросших за лето, катаются паровозиком, зацепившись друг за друга, особо умелые и смелые летят с горки в валенках на своих двоих, все шумят, карабкаются, падают вниз, смеются и вновь лезут на скользкое ложе. Горка долго не надоедала. Потому что мы жили на равнине, то есть на городской территории, где не было природных спусков и подъемов. Приходилось довольствоваться искусственной горой.

А вот катки почему-то у нас не устраивались, не заливались. Воды на них не наносишься. Вологодские дети могли кататься только на замерзших прудах или на Вологде-реке. К тому же не каждая семья могла себе позволить для детей коньки-снегурки, простые железные полозья с сыромятными ремнями, которыми они крепились к валенкам. Как и детские лыжи. Еще любимой игрой зимой было строительство снеговых пещер. У каждого деревянного домохозяйства за общими канавами и заборами имелся свой участок территории, который нужно было убирать от снега. Разгребать снег выходили и дети — все участвовали в меру своих сил, и поэтому улицы быстро очищались от заносов, по ним зимой всегда можно было легко пройти. Дворников, ведь, не было. Чистили большими фанерными лопатами, а наледи сбивали железными скребками.

Зимы стояли снежные, и накиданный за заборы снег вскоре превращался в настоящие горы. Эти сугробы служили хорошим материалом для наших снежных пещер и нор. Мы старательно выкапывали в них проходы, смотря, чтобы они не осыпались, и залезали, довольные, во внутрь. В пещерах свежо пахло крупитчатым снегом, сквозь их снежные стенки матово просвечивало солнце. Было даже теплее, чем снаружи, и великим удовольствием было обустраивать свой снежный дом, вырезая в слежавшемся снеге полки и скамейки. Насидевшись в пещерах, их столь же весело рушили. Те, кто был снаружи, ухали со всего размаха на крышу, проламывали ее и сваливались с воплями и со смехом на головы сидящих в доме-норе. Те, в свою очередь, в порыве буйной радости начинали крушить стенки, и катались, и барахтались до тех пор, пока от пещер не оставалось и следа.

Строительство снежных укреплений было и забавой взрослых, правда, в далекой старине. Прочитайте роман Ивана Лажечникова «Ледяной дом» — один из лучших исторических романов в русской литературе, с чудесным описанием снежного дворца на Неве и тогдашних великосветских зимних забав. Когда снег был липкий, а это случалось в начале зимы или в оттепель, вся детвора катала снежные шары, навирихтывая на них опавшие листья и прошлогоднюю траву. Пыхтели до предела, пока силенок хватало, чтобы ком можно было сдвинуть с места. В каком-нибудь удобном месте начинали строить снежную крепость, сообща подтаскивая шары и поднимая их всё выше и выше. Наконец, крепость считалась готовой, в ней хоронились защитники с запасом снежков, а наступающие с воплями шли на штурм, увертываясь от метких ударов. Битва продолжалась до тех пор, пока крепость не сравнивалась с землей. Кто-то ревел в стороне, особенно из маленьких, получив по носу увесистым снежком, кто-то из последних сил еще сопротивлялся, а кто-то руками и ногами раскидывал остатки крепости.

Взятие снежного городка, знакомого нам по картине Василия Сурикова, — старинная древнерусская забава, и в Вологде она возродилась благодаря праздникам, организованным писателем Анатолием Ехаловым. Обычная и тогда оттепель начиналась с сосулек, которые свешивались с каждым днем все длиннее с крыш домов и сараек. Если можно было достать хрупкую длинную ледяную палку, то мы ее обламывали и сражались, как шпагами. Увы, первый же удар разбивал наши шпаги вдребезги. Красивые сосульки сегодня — один из характерных признаков Вологды. В центре Вологды на его деревянных домах и сараях сосульки висят гроздьями даже в сильный мороз. Смотришь и любуешься — настоящее сказочное царство-государство, да еще с румяными девушками-вологжанками, нашими не хрустальными царевнами.

В советском детстве тоже были скромные святки — в наших квартирах появлялись ряженые. Шумно заходили с мороза в вывернутых наизнанку шубах, в платках, с какими-то смешными масками-личинами, может соседи или еще кто, не узнать, угощались и столь же весело убегали дальше. Память детства. Зимнего, северного, чисто русского. Прихожу сейчас порой, спустя пятьдесят лет, на Соборную площадь, стою один, смотрю, задрав голову, на купол колокольни. В яркой подсветке, позолоченный, он видится перстом, обращенным в темное небо. Выше соборной колокольни в городе зданий нет, и правильно. Долгое время и в Москве не принято было строить выше Ивана Великого, а потом всё нарушилось.

Вокруг вологодского купола резко летит снег с северной стороны, его хорошо видно в лучах прожекторов. Он еще вечером вместе с ветром свободно проносился по черным, замершим от стужи, огромным просторам от Белого моря. Через леса, болота, застывшие поля озер и русла рек, через затихшие деревеньки. И только здесь, на Соборной горке, встретил преграду — этот каменный палец, указывающий вверх. Зачем ты здесь остановилась, замерла, Вологда? Что притянуло тебя к этому месту?

«Нигде во всем мире нет такого неба, как в Вологде», — почему так загадочно сказал писатель начала ХХ века Алексей Ремизов? Пусть это останется тайной, как и само небо, притягивающее к себе, может быть, сильнее, чем в других местах. И имя у города красивое: Во-ло-гда. Сравните с рекой Вычегдой, похожей по названию. Ее корневое «ч» все-таки слишком шипит. А Вологда кругла, морозна, щеки красные, губы алые, на голове шаль с цветами.

Значит, Вологда — она? А город — он? Восемь веков живут они в добре и здравии, в радости и покое. Поседел и постарел город от забот, изработался... Но Вологде, крепкой северянке, нечего бояться. По границам ее стоят настоящие бойцы: с юга старший брат Ярославль, с запада молодой Петрозаводск, с севера юнец Архангельск, с востока поскребыш Сыктывкар. И во втором эшелоне несут бессонную службу суровые Ростов и Переславль, Мурманск и Котлас. Богатыри! Защитники ее и братья. А она у нас — сестрица-красавица, разряженная в березки, с ольховыми сережками, в тонком льняном платьице с кружевным воротничком... Легкая и манящая в белую ночь, босоногая и проказливая на берегу реки. Ответь по секрету, дай только знак! Отвечает издалека, смеясь: Во-лог-ДА! Но кто ее, бедовую, поймает, кто за ней угонится, если ее сторожат мамка Москва и папка Петербург?!

Сейчас, зимой, Вологда укутана снежными соболями и пушистыми горностаями, кружится в январской метели в легких катаниках, размахивает шерстяными варежками. Так я и представил на пустынной площади этот танец — снежный, счастливый. И еще вдруг вспомнил соответствующее моменту любимое стихотворение Александра Яшина, его строки, что он написал в юности, веселые и озорные:

С новой запевкой на Новый год
Девка на лавке веревку вьет.
Косы у девки до полу, до пят,
В ковте булавки — головки горят,
Брошка на ковте, пуговки в ряд,
Цветики на ковте... Добёр наряд!

Стоило мне чуть отойти с освещенной площади, углубиться в темные улицы, как молодая Вологда на глазах начала сдавать, стареть. Черные деревянные дома выплыли, как мешки под глазами. Облезшие от краски фасады казались застиранными передниками в заплатках. На ногах надеты старомодные боты сугробов. И всё равно, даже сквозь морщины, на лице древней Вологды мне была видна ее старинная доброта и ласка:
— Чайку-то, милый, не попьешь с дороги?
— С превеликой охотой.
— Ну, тогда садись ближе, я и рогулек напекла, попробуй-ка горяченьких.

Вологда, моя Вологда... Разная ты, резная, красная. Только не атласная, не парчовая и не в шелках. В ситчике из промтоварного, но и в нем прекрасная. А уж в снежном покрове, даже как в этом году еле-еле накинутом, ты такая родная и чистая.

Вадим Дементьев, писатель