«Я верю, что классическая традиция не умрёт!»

Капитолина Кокшенева: «Александр, всякий писатель так или иначе отражает реальность, но всякий писатель совершает некий отбор — исторический и современный. Ваши романы сегодня — это огромная литературная империя, впору нашим русским просторам: от «Похоронного марша», «Заблудившегося БТРа» и «Русского урагана» вы двинулись вглубь России — во времена «Державного» (Государь Иван Третий), Александра Невского, святителя и чудотворца Алексия Московского, митрополита Московского и Коломенского Филарета, а книга и фильм «Поп» о судьбе православного священства и мирян на оккупированной фашистами территории в годы Великой Отечественной войны сделали Вас просто знаменитым. А вопрос мой такой: чем же держится смысловое, стилевое, историческое разнообразие Вашей литературной империи? Есть ли константы?»

Александр Сегень: «Литературная империя это, конечно, звучит! Стало быть, я — литературный император... Но не забывайте, что у каждой империи в мире появляется огромное количество мелких и крупных врагов. Особенно злые — мелкие. Отвечаю на Ваш вопрос: всё, что я делаю, держится на любви к Богу, Отечеству и моей семье. Когда меня бьёт Господь, я повторяю слова из молитвы святителя Филарета (Дроздова): «Порази и исцели, низложи и подыми мя!» Когда меня не замечает Отечество, я радуюсь тому, что вхожу в число многих тысяч, кто незаметно служил ему и без которых оно бы не выстояло. И я не устаю благодарить Бога за то, что я и моя семья до сей поры — единое и неделимое целое. Это о смыслах моей жизни. В стилевом отношении я не особо выделяюсь, нельзя выделить какие-то особо выпирающие составляющие моего стиля.

Однажды один критик сказал, что у меня вообще нет своего стиля, а писатель без стиля — не писатель. На это у меня нашлось хорошее утешение: проза Пушкина тоже не отличается какими-то бросающимися в глаза особенностями, но это идеальная русская проза. Зато есть много мелких писателей, которые только тем и знамениты, что имеют чётко выраженный свой стиль. Ну а что касается исторического разнообразия, то я всегда повторяю, что история таит в себе неисчерпаемые залежи сюжетов, характеров, событий, деталей. Она — как месторождение, которое выработано пока ещё лишь на семь-восемь процентов. Потому меня и швыряет то в эпоху крестоносцев, то к Тамерлану, то к Ивану Третьему, то к юнкерам 1917 года, то к Александру Невскому. Девятнадцатый век я увидел глазами митрополита Филарета. Теперь смотрю на век двадцатый глазами Святейшего Патриарха Алексия II».

Капитолина Кокшенева: «Можно написать книгу, получить за нее премию и хороший гонорар, но при этом обнаружить, что твоя книга не живет, ее не читают. Мало того, существует такая уверенность, что чем больше ты в книгу вложил смысла, труда и вдохновения, тем меньшее количество людей в ней нуждаются. Лавины дешевых новинок испортили читательский вкус?»

Александр Сегень: «Читательский вкус — вещь неизученная, непонятная, тёмная. Вот, скажем, православная литература: огромным успехом пользуется поистине выдающаяся книга архимандрита Тихона (Шевкунова), и такой же успех имеют несколько авторов, не обладающих настоящим литературным даром. Грубо говоря, читатель с одинаковым восторгом пьёт прекрасное марочное вино и самодельное из каких-то левых подвалов, но на котором стоит красивая этикетка. Ну а премии чаще всего раздаются не по художественным критериям, а по соображениям различных окололитературных группировок, которые умеют тусоваться под крылом литературы, используя её для своей выгоды. Так что, настоящему творцу нужно знать наизусть и почаще вспоминать великое стихотворение Пушкина:

Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник».

Капитолина Кокшенева: «Сегодня мыслящий русский человек понимает, что наша культура пережила цивилизационный слом, что, собственно отражается в расхожих уже размышлениях о «культуре страха» и «культуре насилия», «культуре смерти» и «культурном шоке-синдроме». Как думаете Вы — готов ли современный человек «достучаться до небес», или он уже привык к культурной агрессии, понизившей планку его требований и к культуре, и к собственной культурной выучке?»

Александр Сегень: «Не случайно слова «цивилизация» и «канализация» рифмуются. Если прорвало цивилизацию, то эффект тот же, как при аварии канализации. Затопляет схожими субстанциями. Нашу цивилизацию прорвало в девяностых годах. Её чинят, чинят, но до сих пор ещё все ходят заляпанные. И некоторым это нравится, ходить такими. Но большинству надоело. Может быть, достучаться до небес способны пока немногие, но ходить в чистой одежде хочется большинству».

Капитолина Кокшенева: «Многие прогнозируют исчезновение литературы профессиональной, которая творится, опираясь на художественный вымысел и классическую традицию. Трэш, мейнстрим, сетература — уже эти определения содержат что-то, приспосабливающее литературу к жизни будто бы несвободной, определяемой технологиями успеха и технологиями гуманитарного потребления. Что делать писателю: отказаться от моды времени, вступив с ним в неравный спор? Или жить и писать так, как это было в век классиков?»

Александр Сегень: «Я верю, что классическая традиция не умрёт. Ещё в юности мне запали в душу слова Андре Жида из его статьи о Стефане Малларме: «Бег времени уносит с собой все, что с ним слишком тесно связано: хорошо держит только вневременный якорь». С тех пор я осознаю, как опасно быть модным писателем. Мода пройдёт, и ты исчезнешь вместе с нею».

Капитолина Кокшенева: «В европейской культурной традиции принято такое определение как «католический роман». Критика, называющая себя католической, попыталась его понять: оценки были самые противоречивые. Скажите, Александр, существует ли вообще христианское православное суждение о литературе? Есть ли такая современная литература, есть ли особая православная читающая публика? Или все же нет ни православных вкусов, ни православной моды и политики? Какими тут могут быть художественные критерии (особенными?) и есть ли некая идейная мера ценности «православного романа», например?»

Александр Сегень: «Лучший православный роман — это «Дон Кихот» Сервантеса. Сейчас, помимо множества книг, достойных именоваться православными, выходит немало «православных» книг, которые способны только отпугнуть читателя от Православия, а то и от веры в Бога вообще. То же самое и в кино. Если на страницах книги или на киноэкране мелькают священники, горят свечи, поются песнопения, это ещё не значит, что данное произведение достигнет нужного миссионерского эффекта. Именно миссионерство является задачей православного без кавычек искусства. Хочу привести небольшой отрывок из своей новой книги, которая ещё пока в работе: «Вторая половина шестидесятых — время примирения Православной Церкви с государством, прекратившим травлю. Священники и архиереи стали больше тянуться ко всему, что происходило в светской советской жизни.

Они охотнее читали газеты, журналы и книги, выходившие в то время, старались не пропускать новинки кино, тем более, что в послевоенные годы в нашем Отечестве сложилась своя собственная кинематографическая школа, давшая миру фильмы, полные любви к людям, пронизанные светом и в этом смысле вполне христианские — «Мир входящему», «Судьба человека», «Живёт такой парень», «Дом, в котором я живу», «Летят журавли», «Два Фёдора», «Обыкновенный человек», «Дон Кихот», «Большая семья», «Два капитана», «Дело Румянцева», «Чужая родня», «Весна на Заречной улице», «Высота», «Дело было в Пенькове», «Добровольцы», «Дорогой мой человек», «Тихий Дон», «Баллада о солдате», «Прощайте, голуби», «Серёжа», «Алые паруса», «Девять дней одного года», «Друг мой, Колька», «Когда деревья были большими», «Человек-амфибия», «Шумный день», «Коллеги», «Путь к причалу», «Увольнение на берег», «Всё остаётся людям», «Живые и мёртвые», «Первый троллейбус», «Приходите завтра...», «Родная кровь», «Тишина», «Вызываем огонь на себя», «Ко мне, Мухтар!», «Ваш сын и брат», «Дети Дон Кихота», «Выстрел», «На войне как на войне», «Начальник Чукотки», «Не забудь... станция Луговая», «Анна Каренина», «Война и мир», «Угрюм-река»; искромётные и очень добрые кинокомедии «Верные друзья», «Укротительница тигров», «Максим Перепелица», «Карнавальная ночь», «Старик Хоттабыч», «Девушка без адреса», «Улица полна неожиданностей», «Карьера Димы Горина», «Полосатый рейс», «Гусарская баллада», «Девчата», «Семь нянек», «Деловые люди», «Когда казаки плачут», «Три плюс два», «Укротители велосипедов», «Я шагаю по Москве», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён», «Женитьба Бальзаминова», «Зелёный огонёк», «Тридцать три», «Берегись автомобиля», «Трембита», «Зигзаг удачи», «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»... Вот лишь неполный перечень настоящих шедевров, достичь уровня которых потом с каждым годом станет всё труднее и труднее. Об этих кинокартинах потом будет вздыхать Святейший, говоря, что ему чаще хочется заново посмотреть те старые фильмы пятидесятых и шестидесятых годов, нежели новые».

Капитолина Кокшенева: «Можно ли интеллектуальное напряжение (умную христианскую литературу) соединить (сочетовать, как точно говорили в XVIII веке) с теплотой сердца и пушкинской «тайной свободой» (личной творческой свободой, Богом дарованной)?»

Александр Сегень: «Для этого нужно просто любить своих героев».