Владимир Петрушевский: Я верный сын великого народа

Русские судьбы в изгнании по-прежнему дают уроки и нам: уроки мужества и любви к Отечеству. Владимир Александрович Петрушевский переложил свою любовь к Родине и свою русскость в стихи — и он сумел многое сделать в своей жизни.

Сборник стихов, изданный Австралийским округом корпуса Императорских Армии и Флота в 1966 году тиражом всего пять сотен экземпляров, содержит около ста стихотворений. Издание посмертное. Всмотримся в строки сборника на пожелтелых от времени страницах. За ними — душа и судьба русская, достойная памяти и почитания.

Автор в то время уже покоился на русском кладбище города Сиднея в Руквуд. Казалось бы, и в 1966-ом, и, тем более, сегодня, можно было бы не тревожить его имени, не вспоминать, оставляя это занятие его детям и внукам. Но, как и пять лет после смерти, так и сегодня, более полувека спустя, его стихи не оставляют людей равнодушными. И не только за стихи.

Владимир Александрович Петрушевский родился в феврале 1891 года в Москве. Его дед — генерал-лейтенант артиллерии Василий Петрушевский был известным ученым, преподававшим химию будущему императору-миротворцу Александру III. Отец — генерал Александр Васильевич Петрушевский, был крестником императора Александра III, начавший службу Отечеству в гренадерской артиллерийской бригаде. Во время Боксерского (Ихэтуаньского) восстания в Северном Китае (1899-1901 гг.) он был направлен на службу на Дальний Восток — да так и остался на постоянное жительство, приписавшись к Уссурийскому казачьему войску.

Когда у него родился сын Владимир, то получил от Императора Александра III поздравление: «Поздравляю с пажем». Но пажем Его Императорского Величества новорожденному не случилось стать — Владимир Петрушевский был определен по месту службы своего отца в Хабаровский кадетский корпус и окончил его в 1908 году. После кадетского корпуса поступил в Михайловское артиллерийское училище, откуда перевелся в Николаевское кавалерийское училище Санкт-Петербурга. А после его окончания в 1911 году в звании хорунжего казачьей «царской» сотни был зачислен в Уссурийский казачий дивизион.

С началом Первой мировой, боясь, что война может окончиться без него, Владимир Александрович перевелся в Пятый гусарский Александрийский Её Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полк. С первых дней войны этот полк отбыл на фронт — и именно в его рядах сражался молодой Петрушевский.

В страшную Гражданскую служил он в армии Колчака. Затем — изгнание...

Корабли, корабли, корабли,
Сколько вас в безграничном просторе?
Это дети несчастной земли
На чужбину везут свое горе.

Первые годы изгнания Владимир провел на острове Ява, в те годы принадлежавшем Голландии. Жизнь с нуля начал здесь русский офицер, поступив в 1921 г. на службу в отдел геологии Горного департамента, и прошел в нем путь от мелкого чиновника до начальника геологической службы разведки вулканов. Изучив голландский и малайский языки, он стал видным вулканологом, профессором, именем которого назван вулкан на острове Ломблен в гряде Малых Зондских островов. Его работа была связана с риском для жизни и требовала от исследователя личного мужества.

Длительные походы по тропическим джунглям, спуски на дно кратеров и исследования в районе подводных извержений, во время которых он на лодке подплывал как можно ближе к вулкану, много раз давали повод считать Петрушевского мертвым. Но судьба его хранила, и деятельность Владимира Александровича получила признание среди его коллег-ученых. На послевоенном конгрессе геологов в Осло он был объявлен «чемпионом», так как был единственным, кто спускался на дно шестидесяти восьми кратеров.

Но, несмотря на профессиональные успехи и вулкан по имени «Петруш» (полной фамилии местное население не могло произнести), Петрушевский не принял чужого подданства, оставаясь верным России:

Ни за звонкий металл, ни за блага земли
Я тебе изменить не желаю,
И где предки мои родились и росли,
Там душою своею витаю...
За тебя ль ни учил я молитвы читать
И шептал их устами дитяти?
За тебя ли ни шел на войну умирать
Я в рядах нашей доблестной рати?

Сохранилось письмо Владимира Александровича своему другу М. М. Спасовскому, в котором он скупо, в несколько строк, описывает свою жизнь: «Я родился «случайно» в доме графа Зубова в Москве, на Поварской. Это было 4 февраля ст. ст. 1891 года. Отец мой в то время служил в Гренадерской Артиллерийской Бригаде в Москве. 24-го августа 1920 года я покинул родные берега из Владивостока. Поехал на о. Яву, где с 1921 года числился при Горном департаменте в отделе геологии, в «вулкановедческой» службе и, пройдя все звания, был за отличие назначен в 1945 году начальником разведки вулканов в звании геолога-практика. Изъездил, исходил и облетел Яву, Суматру, Целебес, Борнео, Бали. В общем, кроме Новой Гвинеи, имел в своем подчинении 130 вулканов...»

...Когда туман над кратером сгустится
И облака, нависнув, скроют даль,
В моей душе опять зашевелится
Подруга верная — безбрежная печаль...

Не правда ли, его поэзия говорит больше о Петрушевском, нежели строки его биографии? Так что, дадим ей слово:

Я — часть Руси на южных гранях моря:
Со мной мой меч и черный доломан*,
Портрет Царя, как вечный призрак горя,
И в сердце след от пережитых ран.

Я часть Руси, которую невзгода,
Как мяч, забросила за море-океан,
Я — верный сын великого народа,
Солдат душой и дней былых баян.

Говорят, человек, как, впрочем, и страна, своей судьбы не выбирает. Она предназначается свыше. Судьба Петрушевского, как истинного русского человека, нераздельна с судьбой России. Тема России, тема русской трагедии, как трагедии личной — основная тема его творчества:

Там, за Божею околицей
С небом сходится земля,
Царь Никола крепко молится
За родимые поля.
С Ним все русские угодники
И мильоны душ святых,
Всех последних лет колодники,
Имена Бог знает их.
Императоры Российские
И Цари Святой Руси
Бьют поклоны Богу низкие:
— Боже, Родину спаси!

Сыновья любовь к своей стране, сыновья преданность и боль за судьбу своей Отчизны в каждой строке:

Ты стоишь предо мной одинокая,
Моя бедная Родина-мать,
На челе твоем складка глубокая
И страданий великих печать.

Знал тебя я когда-то богатою,
Ты красавицей первой была,
А теперь ты старушкой горбатою
Побираться по миру пошла...

А вот строки, где не таясь сияет его душа, душа истинно русского человека, главный дар которой — широта:

Для меня, вся Россия родная —
Дорог мне доломан и чекмень**,
Не теряю я сладкой надежды,
Чтоб в папахе пройтись набекрень...
Для меня — что ребенку гостинец,
Коль услышу, как грянет гопак...

Он жалел не только о крушении России. Он жалел, что поздно... родился. Ведь тогда:

Тогда б не видел я годины лихолетья,
А славу родины и дни Бородина.
Тогда б вступив в Париж, где русские знамена
Так гордо реяли, простив Москвы пожар,
Поставил б часовых в дворце Наполеона
Из бравых усачей и доблестных гусар...

В 1950 году по состоянию здоровья Владимир Александрович вышел в отставку и переехал в Австралию. Получая голландскую пенсию, он мог позволить себе не беспокоиться о куске хлеба, а посвятить себя целиком общественной деятельности — вел переписку с австралийскими и заокеанскими печатными органами русской эмиграции, писал стихи. Защищая интересы своих соотечественников, он входил в состав 14 общественно-политических, церковных, военных и казачьих организаций. Во многих из них был председателем, и в каждой — активным участником. Был неутомимым, когда приходилось помогать русским людям в их нужде и заботах.

Чего-чего, а нужды у русских эмигрантов было предостаточно — ведь чужая земля и требует по чужому. Петрушевский, как почетный председатель Союза инвалидов Австралии, собирал средства для помощи пострадавшим на фронтах Первой мировой и Гражданской войн. И даже умирая, завещал положить в кафедральном Свято-Петропавловском соборе подписной лист, чтобы в день его похорон все, кто пожелает с ним проститься, вместо венков и цветов, жертвовали деньги на помощь инвалидам.

В предисловии к книге стихов друзья Владимира Александровича написали, что он был не только общественным деятелем русской эмиграции, а еще нумизматом, книголюбом и глубоко религиозным человеком. В Индонезии он в течение долгих лет исполнял обязанности старосты одного из приходов Русской православной церкви заграницей.

Перебирая, как самоцветы, его стихи, затрудняешься в выборе — какое из них предпочесть, процитировать... Это хорошо, и это... А вот строка еще пронзительнее... И испытываешь чувство благодарности людям, тоже давно почившим, издавшим на свои отнюдь не многочисленные кровные, сборник стихов Петрушевского и, тем самым, явившим читателю образец бескорыстия и верности. Их трое — капитан первого ранга Фомин, В. Е. Милоданович и М. М. Спасовский. В своем «Завете», написанном в 1955 году, за пять лет до смерти, Владимир Александрович, поэт для души, а не для славы, наказывал:

Мне цветов на могилу не надо —
Лучше горсточка Русской земли,
То для воина будет награда:
Мнить себя от родной не вдали...

Если тебе в жизни удалось прикоснуться хотя бы и к маленькой книге стихов русского человека, помнившего, любившего и знавшего нашу Родину «первой красавицей», не позабывшего ее ни в горе, ни в радости, и жившего во имя этой любви, невольно ловишь себя на мысли о том, что ты тоже... поздно родился. Не испытал, не изведал ни истинного величия своей Родины, которого, ой, как не хватает, ни истинной гордости за нее... И горько и остро понимаешь и умом, и сердцем, как много мы потеряли.

И грустишь, и вздыхаешь ты над стихами мало кому в современной России известного русского человека, который в самой дальней дали не мыслил себя вне её. Да что там дали — даже за гранью жизни желал быть, уж если не в России, то хотя бы с горстью земли русской на могиле своей. Это ли не повод к раздумью и осмыслению нами самих себя, живущих если и не с той старушкой горбатою, что с котомкой побирается по миру, то и не с первой красавицей?

Только задуматься бы крепко-накрепко, чтобы выйти из нынешнего мира махрово расцветшего мата и вседозволенности, не обремененного ни верностью, ни гордостью, ни элементарной порядочностью, в надежный и прочный русский мир, в котором бы росли сыны верные, дочери славные. И хорошо бы собрать галерею портретов, не только известных и выдающихся, а и обычных для того мира людей, — пусть уцелели из того мира только крохи, но это они могут вернуть нам и память, и чувства, и силы выстоять.

«Буду безгранично счастлив, — писал Петрушевский, — если мои стихи заставят сильнее забиться сердца русских патриотов, находящихся на чужбине, и вдохнут в них надежду и веру в светлое и славное будущее дорогого нашего Отечества».

И верить хочется до боли,
Что загорится вновь заря,
Заря счастливой русской доли...

Он и в нас, получается, верил.

Елена Пустовойтова


* Доломан — гусарская куртка.
** Чекмень — казачий полукафтан с перехватом и сборами на мелких пуговках.