Владимир Мономах — имя, ставшее символом ответственной власти

В современном массовом сознании и массовой культуре имя Владимира Мономаха почти отсутствует, подмененное артефактом-символом — «шапкой Мономаха», к реальному князю Мономаху не имеющим отношения. Правнук святого равноапостольного Владимира, Крестителя Руси, и прапрадед святого благоверного Александра Невского, великий киевский князь Владимир Всеволодич Мономах удостоился менее громкого церковного почитания. Его имя включено в Собор всех святых, в земле Российской просиявших (память во второе воскресенье после праздника Св. Троицы), но об этом мало кому известно даже среди церковного люда. В народной памяти, в былинном фольклоре, в образе ласкового князя Владимира Красно Солнышко слиты два правителя — Владимир Святой и Владимир Всеволодич, прадед и правнук, — и разложить этот образ на составляющие никак невозможно.

Прирастать легендами, поэтизироваться в устных сказаниях и письменных текстах имя великого правителя и полководца, внука византийского императора князя Мономаха начало уже в XII-XIII вв. Вершиной этой мифологизации прославленного «самовластца земли Русской» стало «Сказание о князьях Владимирских», написанное в XVI в. В нем-то и фигурирует шапка Мономаха — царский венец, будто бы присланный в дар русскому родичу византийским императором Константином Мономахом. Особую значимость эта легенда приобрела в эпоху первого русского царя Ивана Грозного. В главном соборе страны, Успенском, появилось тогда царское моленное место — резной «Мономахов трон», украшенный барельефными иллюстрациями к «Сказанию о князьях Владимирских». Шапкой Мономаха венчался в Успенском соборе и последний русский император Николай II. Естественно, в советское время имя князя Владимира Мономаха постарались вытеснить на периферию отечественной истории. Там оно, не к чести русского народа, пребывает и доныне, к году 900-летия его вокняжения в стольном граде Киеве...

А между тем в обороне русских земель от хищных иноплеменников Владимир Всеволодич потрудился никак не меньше своих героических потомков — Александра Невского и Дмитрия Донского. И в делах обустройства Руси — государственного, культурного, христианско-просветительного — не менее «утер пота», чем позднейшие московские князья, собиратели земли Русской. Кроме того, вплоть до Ивана Грозного, Мономах оставался единственным писателем на княжеском столе. В его «Поучении», адресованном не только сыновьям, но и всем князьям русским, выписан идеальный образ русского правителя. Во многом он срисован с самого Мономаха, которого Бог «не ленивым сотворил, но к любому делу человеческому пригодным».

Христианские нравственные законы более требовательны к государю, нежели языческие. Они зовут не только к идеальному правлению, правильному употреблению власти, но предъявляют требования и к тому, каким способом эта власть взята в руки — праведным или неправедным. Интересно посмотреть на князя Владимира Всеволодича с этой точки зрения. Насколько он идеален в этом? Ведь в те годы уже начинались княжеские распри, которые чуть более полувека спустя приведут к распаду единой Руси...

Путь Мономаха к великокняжескому киевскому столу был долог. После смерти в 1093 году отца, киевского князя Всеволода, ему пришлось два десятка лет ждать своей очереди. А ведь, казалось бы, иных претендентов на киевский «златой стол», более достойных, чем Владимир Всеволодич, не было. Соправитель отца, удачливый воин и полководец, добрый христианин, рассудительный политик. Один недостаток: Владимир был отнюдь не старшим в роду Рюриковичей, и по русскому княжескому закону должен был уступить двоюродному брату Святополку — князю не храброму, не слишком умному, лукавому, политически безрассудному. На сторону Святополка встала старшая киевская дружина — бояре, которых прежний князь Всеволод отчего-то не жаловал, а также, скорее всего, духовенство и монашество. Те и другие, вероятно, убеждали Владимира не идти против правды Божьей и человеческой, не начинать войну за власть со Святополком. И Мономах уступил — несмотря на то, что власть уже реально была в его руках, а Святополк со своей небольшой дружиной прозябал в далеком Турове и никак не мог стать равным противником Владимиру. Летописец приводит размышления князя: Мономах отказывается от вражды с братом и кровопролития, предпочтя худой мир доброй войне.

Святополк вокняжился в Киеве на 20 лет, ставших тяжелым испытанием и для киевского боярства, и для городского простонародья, так не желавших видеть на великом столе наследника князя Всеволода. Свое правление Святополк ознаменовал притеснением и черного люда, и бояр, насилием и грабежами, которые творила в городе его дружина, враждой с киево-печерскими монахами, покровительством ростовщикам-лихоимцам, дравшим с горожан три шкуры в счет процентов. Владимир же вернулся в Чернигов, где и прежде, при отце, княжил. Однако и там недолго просидел. На Русь вернулся князь-изгой Олег, также двоюродный брат Мономаха, повздоривший когда-то с Всеволодом. Теперь, в 1094 году, он привел под Чернигов половецкое войско, осадил город и потребовал назад свое былое черниговское княжение. Одолеть дружину Мономаха на приступах Олег не сумел, но половцы по его указу принялись разорять окрестные земли, угонять в рабство сельский люд, жечь монастыри. В своем «Поучении» князь Владимир вспоминал те события: «Пожалел я христианские души, и села горящие, и монастыри, и сказал: «Пусть не похвалятся язычники». И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль». И снова нежелание, чтобы лилась кровь в братском междоусобии, поднимало авторитет князя в глазах русских людей.

Однако борьбу за Чернигов Владимир Всеволодич еще продолжит, уже в ином «формате». Два года спустя Святополк и Мономах ополчились на Олега за его дружбу с «погаными» — половцами, пошли на него войной, вынудили бежать из Чернигова на север. Пытаясь обосноваться в Муроме, Олег вступил в сражение с сыном Владимира Изяславом. В том бою молодой князь погиб. В языческие времена такая смерть навсегда бы положила непримиримую вражду между отцом и дядей погибшего. Но Русь жила уже в иную эпоху, а князь Владимир Всеволодич был неординарной личностью даже для тех христианизированных времен. Гибель сына будто отрезвила его, вынудила задуматься и о собственном грехе — ведь войной на Олега он пошел не без тайной, очевидно, надежды вернуть Чернигов. Намек на это содержится в его письме Олегу. В этом послании Мономах прощает фактического убийцу сына и зовет Олега, к тому времени разбитого в битве под Суздалем и вновь бежавшего, к примирению. Ничего подобного этому поступку Русь, даже крещеная, до тех пор не знала.

Несколько лет спустя история почти что повторилась — только не с Черниговом, а с Киевом. Может быть, и тут князь Владимир не мог побороть в себе досаду от потери великого княжения и в глубине души не считал спор за «златой стол» завершенным. Началось все после общекняжеского съезда в Любече, где Рюриковичи поклялись не враждовать меж собой, владея каждый своей землей. Не успели они разъехаться по домам, как в Киеве произошло злодеяние: Святополк и волынский князь Давыд, сговорившись, захватили в плен другого князя, Василька теребовльского, и ослепили его. Преступление всколыхнуло прочих князей, и первым среди них — Владимира Мономаха. Собрав рати, они двинулись на Киев. Фактически они исполняли условие любечского соглашения — быть «заодин» против того, кто нарушит данные в Любече клятвы. Но среди историков возникло и такое мнение: Мономах шел отбирать Киев у Святополка, рассчитывая к тому же на содействие киевлян, сильно недовольных своим князем. Впрочем, и в этой истории все благополучно окончилось мирными переговорами: Святополк повинился, Церковь в лице митрополита и мачеха князя Владимира остерегли от нового кровопролития.

Мономах же в итоге еще более морально возвысился в глазах киевлян. И в 1113 году, когда умер Святополк, никого иного на великом столе, кроме Владимира Всеволодича, градские люди Киева видеть не захотели. Сразу после похорон Святополка в городе вспыхнул бунт против княжеского администратора и ростовщиков. Киевские бояре и прочая знать, опасаясь усиления мятежа, призвали Владимира без промедления занять киевский стол. Но князь, ждавший этого момента 20 лет... вдруг отказался!

Историки и писатели приписывали этому поступку Мономаха разные мотивации — политические, психологические, морально-этические. Возможно, все это отчасти имело место. Но есть еще одна точка зрения, еще одна сторона вопроса: христианская историософия. Христоцентричная философия истории говорит о том, что власть, принятая правителем из рук и по воле мятущейся черни, бунтующего демоса, — совсем не то, что власть, взятая по воле Божьей, как обязанность перед Богом и народом. Владимир Мономах прекрасно знал цену волеизъявлению мятежной толпы. В 1068 году такая же беснующаяся толпа изгнала из Киева своего князя Изяслава, его дядю. А в 1093-м тот же возбужденный черный люд возмущался претензиями на Киев самого Мономаха. Теперь, под нажимом все той же черни, его срочно звали в стольный град. Но Владимир Всеволодич вновь, в который раз повел себя безупречно и как правитель, и как христианин.

Лишь когда киевляне во главе с митрополитом взмолились к Мономаху, уже не просто призывая на вакантный стол, а ради Бога прося помощи против насилия в городе, взывая к княжьей ответственности перед Высшим Судией за народ и за землю, — тогда Владимир Всеволодич уже не медлил. Усмирить мятеж, пресечь разлившееся зло, водворить мир и спокойствие в людях — долг для правителя-христианина почти религиозный, священный. Шестидесятилетнего князя киевляне встретили «с великой честью», «и все люди были рады, и мятеж утих». А чтобы впредь не повторялся подобный бунт, свое великое княжение Мономах начал с «социальной реформы» — ограничил ростовщичество, смягчил некоторые законы.

Почти идеальный князь, безусловно идеально принявший власть — по праву и по правде. Двенадцать лет великого княжения Владимира Мономаха стали лебединой песней единой Киевской Руси. Младших, «подколенных» князей и оппозиционных бояр, Владимир Всеволодич держал крепкой рукой, не давая разгораться «распрям и которам» в борьбе за столы. После смерти Мономаха его сыновья Мстислав и Ярополк еще сдерживали дробление огромного государства на удельные княжества, но с их уходом процесс стал необратим.

Впрочем, все то, что позволило затем летописцу назвать Мономаха «добрым страдальцем за Русскую землю», было совершено князем до восхождения на киевский стол. Как государственный деятель он выстраивал отношения между русскими князьями на заповедях христианского смирения, братолюбия и страха Божьего. Именно на этой христианской основе стало возможно, пусть кратковременное, политическое и духовное единение князей Руси, уже начинавших в конце XI столетия «разбредаться» по своим уделам и жить не «в любви между собой», по завету Ярослава Мудрого, а в ненависти и дележке наследства.

Как полководцу, «стражу земли русской», единение страны необходимо было князю для исполнения другого дела всей его жизни — обороны Руси от кочевников. До 1113 г. совместно со Святополком и другими князьями Мономах совершил несколько больших наступательных походов в половецкую степь, прославивших его имя не только на Руси, но и в иных землях. Книжник последующих времен писал о князе, что тот «пил золотым шеломом Дон», погубил «поганых» и «приемши землю их всю и загнавши окаянные агаряны» за «железные врата» Кавказа. Другой книжник, воздыхавший в XIII веке о погибели Руси от татаро-монголов, вспоминал славные времена Владимира Мономаха, «которым половцы детей своих пугали в колыбели. А литва из болот на свет не показывалась. А венгры укрепляли каменные города свои железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что далеко они — за Синим морем. Буртасы, черемисы, водь и мордва бортничали на великого князя Владимира. А Кир Мануил Цареградский страшился, потому и великие дары послал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не отнял» (последнее утверждение — предтеча «Мономаховой легенды» XVI столетия).

Царские регалии «от Мономаха» — это красивая легенда. И все же еще современник Владимира Всеволодича митрополит-грек Никифор писал о царственном происхождении князя, которого «Бог... из утробы освятил и помазал, смесив от царской и княжеской крови...» Династия же московских царей вышла не из какой иной ветви обширного рода Рюриковичей, а именно из Мономашичей — из дома Даниловичей. Первый князь московский Даниил Александрович приходился Владимиру Мономаху прапраправнуком.

И думается, нет ничего случайного в том, что в правящем клане Рюриковичей возобладала именно эта ветвь. Хотя в роду Мономашичей — Даниловичей немало было князей, не отличавшихся особым благочестием, но, видимо, за благонравие и молитвы родоначальника, князя Владимира Всеволодича, силой смирявшего себя в своей вражде с братьями, «братолюбца и нищелюбца», который «бедного смерда и убогую вдовицу не давал в обиду сильным», а «приходивших к нему кормил и поил, как мать детей своих», — возлюбил Господь этот род (равно как за благонравие и молитвы родоначальника московских князей и царей, святого преподобного князя Даниила). И дано было благословение роду Мономаха, чья царственность истощилась лишь спустя полтысячелетия со смертью святого царя Федора Иоанновича. Кстати, и последний государь до династии Романовых — Василий Шуйский — принадлежал роду Мономашичей, но другой его ветви.

Летописная «Повесть временных лет» содержит лишь единственную прямую характеристику князя Мономаха. Но эта характеристика стоит всех иных похвал вместе взятых: «Владимир был полон любви». Ведь любовь — главная заповедь Бога человеку. И исполнивший ее благословен во веки. Сожаления достойно, что имя великого князя Владимира Мономаха столь медленно возвращается к нам из забвения. Но все-таки возвращается: вот и новая подводная лодка последнего поколения в составе ВМФ России будет гордо носить имя Владимира Мономаха!

Наталья Иртенина