Трагедия Столыпина

Четырнадцатого (1 по старому стилю) сентября 1911 г. в Киеве пуля террориста сразила председателя Совета министров Российской империи Петра Аркадьевича Столыпина. 18 (5) сентября премьер скончался. Спустя год в Киеве был открыт памятник Столыпину (снесённый в 1917 г.), постамент которого украсили знаменитые слова покойного: «Нам нужна Великая Россия!».

В истории гибели Столыпина до сих пор остаётся немало загадочного. Самой главной тайной остаётся то, каким образом вооружённый убийца проник в театр, где находились первые лица государства. Впрочем, история спецслужб любой страны хранит немало секретов. А история полиции Российской империи начала ХХ века позволяет подозревать, что не только её агенты действовали в среде революционеров, но и агенты революционеров, пожалуй, ещё более успешно, работали в охранном отделении.

Но хотелось бы сразу отмести досужие домыслы некоторых историков, повторяющиеся раз за разом, будто Николай II якобы догадывался о готовящемся убийстве своего премьера и приказал охранке ничего не предпринимать. Сделать это можно на чисто логическом основании, не вдаваясь в характеристику личностей.

Русский царь не давал никому отчёта в смещении и назначении своих министров. Он мог в любой момент уволить в отставку Столыпина. Кстати, наиболее подходящий момент для этого был в марте 1911 года, когда Столыпин резко разошёлся с большинством Государственного Совета по вопросу о введении земств в Литве, Белоруссии и Западной Украине. Но царь одобрил действия своего премьера. Значит, избавляться от Столыпина Николай II не собирался. Уволить министра в отставку значило отправить его в резерв, откуда он мог в любой момент быть снова призван на службу. Зачем убивать-то?! Не так уж много у самодержавия в его последние годы было талантливых слуг, чтобы запросто их «выводить в расход». Но любителям «исторических сенсаций» логика не указ...

Гибель Столыпина стала невосполнимой утратой для русской государственности. Его политические и административные таланты резко выделяли его на бледном фоне государственных деятелей последнего десятилетия Российской империи. Даже если бы Николай II действительно собирался отправить Столыпина в отставку, он мог снова призвать его в трудную годину Первой мировой войны.

О Петре Аркадьевиче Столыпине написано много положительного. Его фигура поневоле импонирует не только сторонникам, но и противникам его взглядов. Личное мужество, честность и пламенный патриотизм Столыпина не подлежат сомнению. И ещё — как государственный деятель он обладал системным мышлением, видя все части государственного здания в их взаимосвязи и на этой основе планируя свои реформы. Впрочем, наверное, правы те историки, которые считают, что таким же системным мышлением обладал государь, понявший, оценивший и поддержавший столыпинские преобразования. Те, кто утверждает, будто Столыпин проводил свои реформы вопреки сопротивлению царя и некоей «придворной камарильи», игнорируют самую суть самодержавного строя, начисто исключавшего проявление личной воли первого министра вопреки воле монарха.

Столыпин ещё при жизни стал легендарной личностью. И это обстоятельство сильно затрудняет отделение его подлинного образа как политика от нагромождения мифов. Легенда 90-х годов о Столыпине превознесла его как реформатора, пытавшегося обеспечить развитие России по буржуазному пути, и как человека, успешно подавившего революцию. Столыпин изображался в виде неосуществившейся альтернативы Ленину и большевизму. Реформы Столыпина представлялись как упущенный исторический шанс России. И до сих пор многие воспринимают его именно в таком качестве.

Показательно, что возрождение легенды началось не с исторических исследований о плодах деятельности Столыпина, а с публикаций его выступлений («Наш Современник», 1990, № 3; П. А. Столыпин. «Нам нужна Великая Россия...» Полн. собр. речей в Гос. Думе и Гос. Совете. 1906-1911. М., 1991). Эту легенду можно кратко сформулировать так: «Столыпин — несостоявшийся спаситель России от революции. Он бы уберёг Россию от великих потрясений ХХ века, если бы его не убили».

Но давайте вспомним заповедь «не сотвори себе кумира» и попытаемся выяснить, насколько оправданны представления о Столыпине как о последнем столпе русской монархии, гибель которого предопределила и её окончательное крушение. Постараемся отвлечься от его собственных заявлений и выяснить фактами, куда Россия могла придти с его политикой. Конечно, этот вопрос неотделим от другого: была ли этой политике реальная альтернатива?

Центральное место в деятельности Столыпина объективно занимает аграрная реформа. А в ней — меры по ускорению ликвидации общинного землевладения и насаждению мелкого частного землевладения. Часто только её и называют столыпинской реформой, хотя с именем Столыпина связано немало других преобразований, по большей части оставшихся в стадии предположений.

Историки не первое десятилетие ведут споры по целому ряду вопросов, связанных с аграрной реформой Столыпина. Развивалась она успешно или проваливалась? Могла ли она осуществиться вообще? К каким последствиям она вела на практике? Как отразилась реформа на благосостоянии страны в целом? Даже такой вопрос остаётся решённым не до конца: когда закончилось проведение столыпинской реформы — сразу после его гибели или только в годы Первой мировой войны? В любом случае, изучение реформы затруднено тем, что её ход и результаты оказались перечёркнуты социальным переворотом, начавшимся в 1917 году.

Поскольку аграрная реформа Столыпина включала множество аспектов, то, наверное, самым правильным было бы выделить её главную идею и оценивать реформу на основании того, как эта идея осуществлялась. Главной идеей столыпинской реформы было создание в России крепкого слоя зажиточных крестьян-собственников.

Имея ввиду эту цель, следует признать провал усилий Столыпина. Аграрная реформа не сумела помочь формированию класса русских фермеров. Она имела немало побочных и противоречивых результатов, но к своей главной цели заметно не приблизилась. Это заставляет считать ошибочным само целеполагание, лежавшее в её основе.

До сих пор существует некоторая неясность по вопросу о количестве земледельцев, выделившихся из крестьянской общины за годы реформы. Здесь, очевидно, дело в критериях. Столыпинские законы считали ликвидированными те общины, где давно не производилось передела земли. С учётом этого некоторые историки считают, что в 1906-1916 гг. из общины де-юре вышло больше половины (56%) крестьян — бывших общинников. Однако заявлений о выходе на хутора, отруба и закреплении наделов в частную собственность было подано гораздо меньше — 26% общинников.

При этом пространственное распределение новых частных собственников было неравномерным. Быстрее всего разрушалась община на Украине и в степной полосе. Великорусское крестьянство средней полосы оказалось весьма консервативным — там вышло из общины всего 14% крестьян.

Немаловажное значение имеет вопрос: что стало с землёй, которая развёрстывалась за домохозяевами в собственность? Цифры свидетельствуют: из 2,5 млн. дворов продали свои наделы 1,2 млн. — почти половина! А кто становился покупателем земли? Далеко не всегда это были потенциальные фермеры. Газеты того времени пестрели сообщениями, что скупкой земли занимаются горожане и вообще лица некрестьянского сословия, а из крестьян — те, кто раньше не вёл собственного хозяйства, но занимался торговлей и мелким ростовщичеством (мироеды). Понятно, что эта земля приобреталась не для развития на ней фермерского хозяйства, а для последующей спекуляции ею. При этом землеустроительные комиссии, очевидно не без выгоды для себя, сплошь и рядом нарушали норму закона, запрещавшую приобретение в одни руки свыше шести средних наделов в данной местности. Так что, вопреки воле самого реформатора, реформа попутно способствовала росту коррупции.

До реформы бедняки составляли 59,6% крестьян-общинников, середняки — 31,8%, кулаки — 8,6%. Несколько лет реформы изменили это соотношение так: бедняки — 63,8%, середняки — 29,8%, кулаки — 6,4%. Главным результатом реформы Столыпина стала ускоренная пауперизация крестьянства. Бывшие общинники в своём большинстве превращались не в фермеров, а в безземельных пролетариев. Очевидно, продолжение реформы привело бы лишь к усилению такой тенденции.

Быть может, это находило оправдание в интенсификации сельского хозяйства, в появлении крупных, эффективных, товарных ферм? Процессы такого рода не фиксируются достаточно надёжно. Есть другие показатели, указывающие на то, что ежегодный прирост товарной сельскохозяйственной продукции, составлявший в 1901-1905 гг. в среднем 2,4% в год, в пятилетие 1909-1913 гг. снизился до 1,4% в год. То есть рост аграрного производства стал отставать от прироста населения.

Важно иметь ввиду, что аграрная реформа Столыпина не была самоцелью. Она была предназначена упрочить монархический государственный строй. Поэтому необходимо выяснить, насколько теория и практика столыпинской реформы отвечали этой высшей цели. Проявившийся в начале ХХ века революционный потенциал русского крестьянства заставил дворянских идеологов отказаться от прежней ставки на крестьянскую общину. Деревенский кулак должен был стать союзником помещика и дополнительной опорой власти в борьбе за сохранение порядка.

Не один Столыпин вдохновлялся примерами развитых стран Западной Европы, где собственническое крестьянство поддерживало наиболее консервативных политиков. Отсюда у многих в правящем классе Российской империи возникало убеждение, что если пересадить на русскую почву аграрные порядки этих стран, то русские фермеры станут такими же охранителями устоев. Это убеждение игнорировало, что установлению таких западноевропейских порядков предшествовали столетия борьбы крестьян с феодалами за землю и личную свободу, и что не сможет русский крестьянин, хотя бы и кулак, скоро отрешиться от вековой привычки смотреть на соседа-помещика как на дармоеда. Что и показали события стихийного «чёрного передела» 1917 года, в которых заводилами, как правило, выступали зажиточные крестьяне.

Так что, даже если бы и удалось Столыпину создать в России класс фермеров, то не факт, что этот класс был бы верен «царю-батюшке». Больше оснований полагать, что он составил бы социальную опору оппозиционных либеральных партий. Таким образом, идею аграрной реформы Столыпина следует признать не отвечавшей её главной государственной цели, ради которой она затевалась.

Столыпинские преобразования в деревне имели ещё и тактическую цель: сделать соседей социально безопасными для помещика. Уничтожение крестьянской общины должно было сломать вековую организацию крестьянства и сделать невозможными массовые революционные выступления крестьян. Пролетаризация крестьянства способствовала уходу беспокойного элемента из деревни в город. Эти меры были непосредственно направлены на снижение остроты земельного вопроса. Однако они били мимо цели. Разорение вовсе не ослабляло тяги крестьян к земле. Поэтому к прежнему деревенскому противостоянию «помещик — община» добавлялось новое «кулак — бедняк». Столыпинская реформа не разматывала клубок социальных противоречий в русской деревне, а запутывала его ещё глубже.

В своём дальнейшем осуществлении аграрная реформа Столыпина неотвратимо вела Россию к новой революционной ситуации. Неизбежным следствием реформы становилось увеличение безземельного, неимущего пролетариата не только в деревне, но и в городе, куда он вынужден был бы перебираться в поисках заработка. А в городах пролетариат представлял собой куда более грозную, чем на селе, опасность для государственного порядка. Последним соображением, а отнюдь не только ревностью к богатеющим кулакам, была вызвана критика реформы Столыпина представителями Совета объединённого дворянства — основной корпоративной организации землевладельцев.

Многие помещики видели, что, отодвигая непосредственную угрозу от их усадеб, Столыпин создавал более серьёзную опасность в будущем для всего государства. «Закон 9 ноября 1906 года [точнее, царский указ, которым разрешался выход из общины — Я. Б.] без применения решительных мер к расширению области применения народного труда сулит образование безработного пролетариата», — прямо предупреждала правительство резолюция 5-го съезда уполномоченных дворянских обществ (1910 г.). И нельзя не признать, что консервативные круги, которые часто называют главным тормозом и саботажником реформ Столыпина, проявили в этом вопросе больше государственного мышления, ответственности и прозорливости, чем премьер-реформатор!

Любопытно, однако, что эти же консервативные круги сами выступали за такую реформу несколькими годами раньше! Без их поддержки Столыпин за это дело и не взялся бы. Правящему классу Российской империи было ясно, что оставлять аграрные порядки в том виде, в каком они привели к событиям 1905-1906 гг., нельзя. Но что следовало делать. Реформа Столыпина была заведомо обречённой на поражение попыткой провести корабль русской монархии между Сциллой революции и Харибдой сохранения крупной частной собственности во что бы то ни стало.

Обречённость Столыпина как реформатора заключалась в том, что он изначально был поставлен перед необходимостью совершить невозможное. Надо было предотвратить революцию и в то же время не менять социальных отношений. Политический заказ господствующего класса на его реформу начисто исключал любое отчуждение частной собственности, хотя бы и мотивированное высшими государственными соображениями. Столыпин, по его словам, сам опасался создавать прецедент конфискации части помещичьих угодий, так как он мог быть использован и в дальнейшем. Поэтому приходилось ограничиваться средствами, которые, в лучшем случае, могли лишь ослабить остроту земельного вопроса, но не разрешить его полностью. Аграрная реформа Столыпина была паллиативом. Она была неспособна решить проблему в целом.

Поэтому сложно иначе, как самопиар, расценить следующую знаменитую реплику Столыпина: «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». Даже если отвлечься от того, что этих 20 лет передышки Русскому государству не предоставили бы ни внешние, ни внутренние враги, легко, на основании сказанного выше, представить себе, куда отмеченные тенденции могли привести Россию за 20 лет. Сами последствия столыпинской реформы не способствовали созданию условий для «внутреннего покоя» России.

Лейтмотивом деятельности Столыпина, а с ним и Николая II, которого по справедливости следует считать главным вдохновителем столыпинской реформы, было сохранение позиций элиты как в политике, так и в экономике. Следовательно, историческая неудача курса Столыпина была обусловлена не какими-то ошибками или препятствиями в его осуществлении, а в том, что он был направлен на сохранение того, что в принципе сохранить было уже невозможно.

Элита, олицетворявшая капиталистический путь развития страны, в начале ХХ века пришла в непримиримое противоречие с объективными потребностями России. И с этой реальностью ни гениальный политик, ни решительный монарх, ни Столыпин, ни Николай II, ничего не могли поделать, оставаясь во главе тех же элит и ничего не меняя в их социально-экономической природе. Обречённой на катастрофу была и будет сама попытка вести Россию по буржуазному пути, на котором она могла и может лишь плестись в хвосте у тех стран, которые вступили на этот путь гораздо раньше.

Личная трагедия Столыпина в том, что у него не было иного выхода, кроме как положить весь свой талант, все свои силы и самую жизнь свою ради спасения элиты, к которой сам принадлежал, и которая выдвинула его на роль своего спасителя. Трагедия всей России в тот период состояла в том, что с этой элитой, господство которой сохранять было далее невозможно, связывалась та непреходящая ценность, сохранять которую можно и необходимо — государственное единство России.

Ярослав Бутаков

Опубликовано на сайте «Столетие»