Организаторы:
МИА "Россия сегодня"
Всемирный русский народный собор
Москва, Зубовский бульвар, 4.
14 июня 2017
Участники дискуссии:
Александр ЩИПКОВ – советник председателя Государственной Думы РФ, первый заместитель председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, член Общественной палаты РФ, доктор политических наук; автор книги "Социал-традиция".
Виталий ТРЕТЬЯКОВ – декан факультета телевизионной журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова;
Ольга ЗИНОВЬЕВА – сопредседатель Зиновьевского клуба МИА "Россия сегодня", президент Международной общественной организации "Общество "Россия – Германия";
ГЕННАДИЙ (Гоголев) – епископ Каскеленский, викарий Астанайской епархии;
Михаил РЕМИЗОВ – президент Института национальной стратегии;
Леонид ПОЛЯКОВ – профессор НИУ Высшая школа экономики;
Алексей КОЗЫРЕВ – заместитель декана философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова;
Аркадий МИНАКОВ – профессор Воронежского государственного университета;
Владимир ШЕВЧЕНКО – заслуженный деятель науки РФ, профессор Института философии РАН;
Владимир ЛЕПЕХИН – директор Института Евразийского экономического союза;
Александр РУДАКОВ – модератор заседания, руководитель Экспертного центра ВРНС.
Модератор мероприятия Александр Рудаков:
– Уважаемые коллеги, мы открываем круглый стол Всемирного Русского Народного Собора "Традиционализм и социальная идея в современной России", который пройдет в рамках проекта "Религия и мировоззрение".
Основная тема нашей дискуссии – обсуждение книги Александра Владимировича Щипкова "Социал-традиция", которая посвящена животрепещущим моментам социальной философии современной России. Это объёмный фундаментальный труд, книга писалась в течение нескольких лет. Хотел бы предложить Александру Владимировичу сказать несколько слов в начале темы, и потом по порядку перейдем к выступлениям уважаемых спикеров. Александр Владимирович, пожалуйста.
Александр Щипков:
– Добрый день, уважаемые коллеги. Книги пишутся долго, обсуждаются быстро (иногда даже слишком быстро). Я буду говорить коротко, потому что мне самому важно послушать мнение коллег, оппонентов. Социал-традиция – неологизм, который я придумал несколько лет назад и втайне держал его до самого выхода книги, чтобы избежать неверных толкований. Сама мысль об этой работе возникла в 2012 году во время "болотных событий", когда я понял, что о либерализме пора говорить спокойно и вдумчиво. Первая половина книги посвящена критике либерализма. Вторая половина книги посвящена традиционализму. Понятие –"традиция" имеет печальную судьбу, оно ассоциируется с архаичностью, отсталостью, ретроградностью. Я же объясняю традицию как явление, которое, наоборот, является мотором, двигателем нашей жизни. На мой взгляд, никакая модернизация невозможна в отрыве от традиции. Поэтому на задней обложке книги я так и написал, чтобы было понятно, для чего, собственно, написана эта книга, что традиция – это не эпоха, не обряд, не привычка, это метод передачи образа мысли, образа социального поведения народа. Традиция – это главный социальный капитал народа. Книга написана, как говорят некоторые критики, довольно жестко, мне же кажется, что не так уж и жестко. Отдаю её на ваш суд. Спасибо.
Модератор мероприятия Александр Рудаков:
– Благодарю вас. Слово предоставляется Виталию Товиевичу Третьякову. Пожалуйста, Виталий Товиевич.
Виталий Третьяков:
– Спасибо. Относительно предмета разговора – автора и книги. Сейчас много выходит книг, это вы все прекрасно знаете. Мне регулярно высылают книги, я даже кое-что покупаю, и почти все, многое, что попало мне в руки, пролистываю. В лучшем случае это вызывает какой-то интерес, в отдельных абзацах ты начинаешь размышлять вслед за автором, но чаще всего все это тебе хорошо известно. Понятно, что завтра ты это не вспомнишь, но тем не менее, когда начинаешь читать, понимаешь, что никакого откровения здесь ждать не приходится. Это то, что выходит. Авторы доходят до того, чтобы в виде книги выпустить свои произведения. Более знаменитые авторы, именитые иногда. И еще ко мне идет поток по-прежнему, как ни странно, писем толстых, иногда в 90-150 страниц, на тему, "Как переустроить Россию" и "Как переустроить мироздание и космос". Там по первым строкам понимаешь, что намерения благие, что-то типа бреда сумасшедшего, такого тихого сумасшедшего. И вот на этом фоне изредка попадаются вещи, которые действительно заставляют задуматься о чем-то более важном, чем этот ворох дискуссий, споров, мыслей мешанины известных тебе граждан. У меня мешанина такая в голове присутствует. Так вот, Александр Владимирович Щипков, которого я довольно давно знаю, читаю его тексты, действительно вложил в эту книгу многое из того, что, на мой взгляд (я рискну сейчас произнести эти слова, я всю ответственность за них беру на себя), делает эту работу одним из главных произведений современной русской политической мысли, – оригинальных произведений, а автора – одним из главных политических мыслителей России, ныне здравствующих. Повторяю, всю ответственность за эти утверждения и определения я беру на себя, и они отнюдь не связаны с тем, что я здесь присутствую, хочу польстить автору. До сих пор я очень мало мог назвать людей, которых бы отнес к этой категории. Кстати, одним из них безусловно, на мой взгляд, является Патриарх Кирилл. И это принципиально важно, что глава Русской Православной Церкви в современной России является одним из главных политических мыслителей. Как ни относиться к нему самому, к его мыслям, высказываниям, казалось бы, этого не должно быть, казалось бы, должно быть что-то иное, какие-то другие люди должны входить в эту когорту "политических мыслителей". На мой взгляд, это факты, над ними тоже стоит задуматься. Я, в отличие от патриарха Кирилла и Александра Владимировича Щипкова, человек неверующий, и соответственно, смотрю на эту книгу, на некоторые утверждения в ней совсем другими глазами, хотя я считаю себе безусловным представителем русской православной цивилизации, в ее государственных границах, в ее государственных формах, и все в таком духе. Возможно, потому что я неверующий мое согласие с автором уменьшается по мере начала концовки. В начальных главах я согласен почти со всем, то к концу, где предложения следуют, как что нужно сделать в будущем, тут у меня много несогласия, иных взглядов, предложений, но все равно в противостояние это не переходит. Конечно, я не могу говорить, что достаточно внимательно прочитал эту книгу, а только пролистал, пытался за 5 минут охватить ее всю, со всем согласиться, с чем можно согласиться, со всем поспорить, но сказав эти первые слова вместо затянувшейся преамбулы, теперь несколько конкретных утверждений касаемо книги.
Я абсолютно, безусловно согласен с тем диагнозом, который Александр Щипков ставит современному положению в общепринятой мировой идеологии. Все рассуждения относительно идеологического гуманизма, гуманитарного монетаризма, этих общечеловеческих ценностей, которые превращают отдельно взятого индивидуума в элемент массового общества, об этом массовом человеке давно и многократно написано. Я абсолютно согласен. Я, естественно, согласен и с тем, что главными глушителями современного свободомыслия (не уличного, не площадного, хотя часто и его), являются идеологи, апостолы, лидеры, этнические лидеры, идейные лидеры вот этого самого либерализма. Ничего более нетерпимого к чужой мысли, к чужим идеям, и никого более нетерпимого лично я не встречал. Безусловно, мы находимся в состоянии тотального навязывания человечеству (и в нашей стране это так же происходит) этих идеологем либерализма, многие из которых не являются никаким либерализмом, в каком бы разливе его ни брать. И это очень печально, потому, что дело не в том, что это убивает какую-то живую мысль или не допускает ее до общенациональных трибун. Кстати, у вашей книги 500 экземпляров. Это к цензурированному со всех сторон советскому обществу и к не цензурированному современному. Ну, в пустыне-то можно кричать все, что угодно, конечно. Так вот, 500 экземпляров. И вот эта тотальность меня просто пугает, потому что она просто перекрывает путь развития нашему обществу, которое больше всего меня интересует, и, естественно, в рамках всей человеческой цивилизации, судьба которой тоже мне небезразлична – не хотелось бы, чтобы она погибла по собственной глупости или из-за того, что кто-то решил, что все, что ему не нравится, должно затушить, задавить. Я исхожу из некоторых простых вещей, оценивая то, что должно, и то, что не должно. Если это человеку нужно – человеку отдельно взятому и людям, составляющим некое сообщество, то это должно быть. А если это не нужно, то этого и не должно быть – даже если красиво называется. Вот государство нужно или не нужно? – Я считаю, что нужно. Банки нам нужны? – Нужны повседневно, каждодневно, нравятся нам банкиры, не нравятся – нужны банки, безусловно. Президент нужен нашей стране? Он может быть плохой, может быть хороший, но он нужен – и не только наш. Парламент, безусловно, нужен как орган народного представительства. А партии политические нужны? Вот к сидящим в зале обращаю вопрос: нужна ли какая-то из политических партий, которая присутствует в России? На мой взгляд, не нужна. Мне лично ни одна не нужна – ни в совокупности, ни одна. Я против партийной, многопартийной системы. Это я просто пример привожу.
И вот в числе того, что нужно, безусловно, – традиции. Это нужно – будь ты суперлиберал, сверхлиберал, гиперлиберал, но, если ты отмотаешь назад свою жизнь от момента рождения, а еще лучше – к моменту зачатия, а еще лучше – к моменту, когда твои родители познакомились, ты проймешь, что традиция нужна, и уничтожать ее – это явно рубить сук, на котором ты сидишь. Еще два последних утверждения – тут очень много точных политических замечаний, которые непопулярны, к сожалению, в нашей стране. Вот относительно демократии нам постоянно говорят, и все принимают это за должное, что демократии – это процедуры. "Главное, чтобы процедуры были хорошие, и они бы четко работали, и все будет нормально". А если с помощью демократии приходит к власти Гитлер? А если с помощью процедур суд богатый преступник подкупил или запугал свидетелей, но внешне все процедуры соблюдены, и посадили невиновного человека. Это хорошо или нехорошо? Александр Щипков утверждает, что все-таки не процедуры, а цель главное. Я тоже считаю, что главная цель – сохранение, например, нашей страны, нашего сообщества – в том числе, в его своеобразии. Как сохранить, как переустроить, что сделать – это тема отдельного разговора, уж точно сегодня я до этого не доберусь, но тут у меня возникает больше всего споров с автором, но диагноз совершенно очевидный. На чем я хочу закончить – о чем я многократно говорил в некоторых иных местах, и то, что, к сожалению, по-прежнему никак не меняется. Обратите внимание на то, что наши официальные лица высшего уровня, включая президента страны Владимира Владимировича Путина (который, безусловно, любит Россию, неплохо ее знает), никогда не цитируют в своих выступлениях ныне живущих политических мыслителей России, к числу которых с данного момента, с издания книги, я повторю, отношу и Александра Щипкова. Либо это горчаковы, ильины, умершие, либо это западные политические мыслители <ныне живущие>. Поразительно, как много наши политики высшего уровня цитируют западных специалистов! Не то что нет пророка в своем отечестве – пророки есть, их просто не слушают, не уважают, не ценят. Их даже не читают. Я мечтаю о том времени, когда президент России (если это не начнет Путин, то, боюсь, последующие не начнут никогда), начнут цитировать ныне живущих политических мыслителей России. Книга Александра Владимировича Щипкова вполне достойный для таких цитат материал. Спасибо.
Модератор мероприятия Александр Рудаков:
- Виталий Товиевич, благодарю Вас. Хотел бы предоставить слово президенту Института национальной стратегии Михаилу Ремизову, самому молодому из наших спикеров, у которого, видимо, есть наибольший шанс дожить до этого времени, когда глава государства будет цитировать ныне живущих политических философов. Пожалуйста, Михаил.
Михаил Ремизов:
– С точки зрения ожидаемой продолжительности жизни, да? Александра Владимировича хочу поздравить, мне кажется, это яркий пример труда в жанре практической философии, в жанре, который мне наиболее близок. Карл Маннгейм говорил: "Мы не можем понять историю, не желая что-либо получить от нее". Это касается не только исторического знания, это касается и философии. Наиболее интересные философские фигуры на фоне политической философии для меня те, которые воспринимают теорию как модус социального действия. В данном случае мы видим именно такой подход к теоретизации, то есть это добротный с точки зрения философско-теоретической, текст, который при этом ориентирован не просто на интеллектуальные проблемы или демонстрацию интеллектуального арсенала, а который ориентирован на продвижение того или иного проекта. Когда я классифицирую, воспринимаю интеллектуальные тексты, негативные для меня внутренне термины как "интеллектуальный культуризм". Как есть вид спорта культуризм, а есть боевые искусства. Культуризм – это когда сильные мужики выходят, показывают свое тело: смотрите, как эта мышца проработана, посмотрите, как эта работает. А зачем? Зачем она проработана? Ну, красиво, интересно, любопытно. А есть боевые искусства, в которых мышцы работают на результат. И мне всегда интересно, когда мышцы работают, и есть демонстрация того, как эти мышцы работают. Вот именно в этой книге мышцы работают. Это хорошо, это радует, это и есть настоящий философский процесс, потому что птица философии не случайно хищница – сова, она ловит мышей. То есть не очень крупный хищник, но она умеет ловить мышей. И мы все должны ловить мышей хотя бы.
Вот этот модус социального действия с точки зрения продвижения определенного проекта в нашем обществе очень хорошо проработан и присутствует в этой книге. Какого проекта? В начале 2000-х мы с Александром Владимировичем и с другими коллегами обсуждали концепцию левого консерватизма, речь действительно идет о каком-то синтезе левого консервативного толка, и в фокусе этого синтеза находятся две проблемы, два системных противоречия. (Их, наверное, больше, но два, о чем я бы хотел сказать). Одно – это противоречие между политикой реального суверенитета и неоколониальной моделью мироустройства, в которую мы интегрированы. Другое – противоречие между нашим стремлением к солидарному обществу, с одной стороны, а с другой стороны – условиями аномии, внутренней дезориентации, в которой живет наше общество. Начну со второго противоречия. Даже если мы возьмем нашу экономику, которой мы не очень довольны, то мы увидим, что по показателям абсолютного ВВП по покупательной способности в первой десятке – после Германии, насколько я помню, шестое место. По душевой ВВП – несколько хуже, но все равно первая треть. По многим показателям социального капитала мы в числе аутсайдеров. Это касается и характера поляризации, сверхпорляризованное общество – это сейчас часто уже звучит термин, одному проценту населения принадлежит 70% активов, по распространенности социальных и биологических эпидемий мы аутсайдеры, к сожалению. И наркомания, и алкоголизм, и туберкулез, и ВИЧ, и все прочее, недавно вышли на первое место по статистике разводов. Это другой немножечко параметр, но тоже он характеризует состояние социального капитала. Мы лидеры совсем не там, где хотели бы быть лидерами, и вот это состояние нашего социального капитала, качество солидарности нашего общества, сильно уступает даже той экономической базе, которой мы не довольны, но которой, тем не менее, располагаем. То есть с экономической точки зрения Россия более развитая страна, чем с точки зрения качества социального капитала. И это противоречие, с одной стороны, для нас вызов, с другой – безусловно, возможность для развития, потому что повышение качества капитала за счет наращивания доверия, за счет развития способности к самоорганизации, укрепления национальной идентичности, прорастания христианских ценностей в социальную ткань – это резерв для социального и в конечном счете даже для экономического развития. Что касается другого противоречия – между политикой реального суверенитета, как раз это в последние годы заметно на международной арене со стороны России с одной стороны, и с другой стороны той модели экономики зависимости, которая сложилось у нас с начала 90-х годов, то, на мой взгляд, в течение обозримого времени, может, нескольких лет, может это 3-5 лет, может, 10 лет, это противоречие должно будет разрешиться либо в ту, либо в другую сторону – либо мы должны будем прийти к политике зависимости, которая будет соответствовать той модели экономики, которую мы имеем, либо, напротив, дотянуть нашу экономическую модель до состояния большей самодостаточности в финансовом, экономическом, технологическом отношении (ну, торгово-экономического, в смысле внешнеторгового обмена), чем это мы имеем сегодня. И это ни в коем случае не означает опускание железного занавеса и самоизоляции, но это означает долгосрочную стратегию роста и развития с опорой на внутренний рынок и на преобладание внутренних обменов на внешние. Многие крупные страны, такие как США и Китай, пользуются этим преимуществом, у них внутренняя торговля существенно (даже не смотря на их огромный товарооборот внешний), все равно перевешивает внешнеторговые операции.
Мне очень близко понимание традиций, которое заложено в этой книге, традиций как способа наследования ценностей, как основы капиталов – и материальных, и нематериальных ценностей. Я должен сказать, что традиционализм, так понимающий традиции, является идеологией гораздо более требовательной по отношению к государству, чем тот же либерализм. А вот либерализм говорит две вещи государству: во-первых, власти не должны заходить за границы моих частных прав, а во-вторых, я плачу вам какие-то налоги, и вы на эти налоги должны делать свою работу. И то, и другое, кстати, правильные, хорошие вещи, но это программа минимум в отношении человека и государства, это минимальный уровень требовательности по отношению к государству. Традиционалистская позиция ассоциируется с давних времен с пассивным принятием государственной власти, с апологией, хотя автор справедливо говорит о том, что история русского консерватизма складывалась довольно сложно с русской властью, но само ядро этой позиции предполагает <это> (это несправедливое мнение – представление о традиционализме и консерватизме как конформистское по отношению к государственной власти позиций), потому что само ядро подразумевает гораздо больший уровень требовательности к государственной власти, чем у того же либерализма. Именно государство является волей-неволей распорядителем и попечителем значительной части того коллективного наследия, которое является основным предметом интереса традиционализма и консерватизма. Речь идет и о нематериальном наследии: культура, язык, исторические воспоминания, которые должны быть определенным образом "упакованы", стандартизованы, и должна быть налажена их трансляция в поколениях. Это делается на уровне больших государственных машин, больших государственных систем. Конечно, и общество здесь может сыграть здесь свою роль, но, прежде всего, здесь необходима школа, пресса, массовая армия и т.д. – то есть большие институты эпохи модерна. То же касается и материальных ценностей – недра, инфраструктуры, стратегические отрасли – все это вещи, которые, в случае с нашей историей, не создавались по принципу частного капитала. Это вещи, которые созданы трудом поколений, которые сейчас уже можно воспринимать только как совокупный капитал, и некому, кроме государства, быть попечителем этого капитала, который необходимо передавать, сохранять и преумножать в поколениях. То есть это миссия, которая подразумевает гораздо большую ответственность и гораздо большую требовательность со стороны носителей этой идеологии по отношению к государству, чем просто лозунг "я плачу налоги, где мои дороги". Очень хотелось бы, чтобы именно такого типа консервативная позиция в России прорастала, развивалась и укреплялась.
С чем я, возможно, в книге не соглашался подчас, это с трактовкой эпохи модерна. Мне тоже кажется, что эти две ценности, о которых я сказал, солидарность и суверенитет, возникают как таковые в современном понимании в том виде, в каком сейчас мы их обсуждаем и стремимся их укоренить и защитить, они возникают именно в контексте эпохи модерна, и потому что по большому счету, для меня основной доминантой этой эпохи является определенная идея воли к целостности. То есть только в эту эпоху общество пытается воспроизводить себя как целостная система. Общество традиционное гораздо более фрагментировано, и оно спокойно живет с этой фрагментированностью, в том числе, культурной, культурно-религиозной, и оно вообще не напрягается по поводу этой фрагментированности. Для нее нет, не возникает, по сути, ни проблемы суверенитета – в том современном обществе, ни проблемы солидарности в том виде, в каком она звучит в современной политике. Наверное, это все, спасибо.
Модератор мероприятия Александр Рудаков:
– Благодарю вас, Михаил. Хотел бы предоставить слово директору Института Евразийского экономического союза Владимиру Анатольевичу Лепехину, координатору дискуссионного клуба Всемирного Русского Народного Собора. Владимир Анатольевич, пожалуйста.
Владимир Лепехин:
– Спасибо. Прежде всего, хотел бы поблагодарить Александра Владимировича за презентацию, написание книги, за круглый стол, за постановку в теме этих двух идеологем: социальность и традиция. Поскольку <это> настолько объемная тема, что если каждого из присутствующих посадить на даче, закрыть и позволить на эту тему что-либо написать, я думаю, каждый напишет несколько томов, поскольку уже более 300 лет социальная идея и традиционалистская существуют не просто вместе, а как некоторые такие мейнстримальные идеологемы, которые все время являются актуальными. Я в этой связи, поскольку времени осталось немного, буквально остановлюсь на нескольких тезисах, поскольку есть очевидные и неочевидные вещи. Что касается очевидных вещей – в принципе, в этой книге они достаточно фундаментально изложены, и об этом я в конце своего выступления скажу. Что касается вещей неочевидных, на этом хотел бы внимание заострить. Начну с того, что традиционализм у нас, как правило, обсуждается в контексте критики либерализма – вместо того, чтобы другой метод применить, – "метод снятия". То есть, условно говоря оценивать традиционализм по отношению к самому себе, но предшествующему. Точно так же и с социальностью – все, что касается левой идеи, мы, как правило, обсуждаем ее с точки зрения сопоставления левой идеи и правой, а мне кажется, в эпоху постсоветкую нам необходимо, опять же, этот "метод снятия" применить, и посмотреть на левую идею как таковую, но на более современном этапе. Иначе получается такая тавтология: у нас традиционализм существует разный, например, в КПРФ, есть и советский тоже, ... русский, православный, какой-то еще. В этом смысле эти взаимопересекающиеся сущности – традиционализм и социальность, и в чем граница <между ними> – это, мне кажется, очень важно. Второй момент: я пока не вижу в том, что касается подходов самих к этим двум феноменам такого третьего элемента, как развитие. Поскольку общественная социал-традиция может существовать в разных форматах, мы знаем два таких разных формата. Один формат – национал-социализм, который как разновидность традиционал-социализма, и второй формат такой советский, интернациональный социализм. Понятно, что я не сравниваю и не отождествляю эти два направления, тем более, что по крайней мере основное отличие этих двух типов социал-традиции состоит, на мой взгляд, в том, что если в советском традиционализме все-таки был элемент очень сильный развития, то в национал-социализме под развитием понималась экспансия больше. Что делать с этим неочевидным сегодня? Ну и актуальность этого всего самой жизнью подсказывается, поскольку, если речь идет о политической практике и о поиске возможности применения социал-традиции в России, то опросы показывают, что у нас 60% и 65% примерно, если ориентироваться на ведущие наши социологические службы, то 60% – это люди, так или иначе поддерживающие советскую идею, то есть левоориентированные, и 65% – люди, ориентированные на православную культуру. Понятно, что это не антиномии, это взаимопересекающиеся в каком-то объеме сущности. Тем не менее, вот это два таких больших большинства населения, от синтеза, от какой-то формулы, от непротиворечивого отношения к которой зависит будущее России, политическая стабильность и все остальное. Ну это то, что актуально для масс, для той идеологии, которая адресована массам. Совершено иначе, мне кажется, видится современная идеология нашим элитам, поскольку декларируется, с одной стороны этот самый традиционализм, то есть опора на консерватизм такой больше российский, нежели советский, с другой стороны опять же декларируется и политическая практика, социальная ориентация. Какой-то сплав традиций существует. Но есть третий элемент – либерализм, который не отбрасывается, он, собственно, является таким мейнстриальным дискурсом. Власть не собирается отказываться от этого элемента. Получается такой интересный сплав по факту у нас сегодня: традиционализм, либерализм и вот такая социальность. Ну, и как, мне кажется, автор отвечает на этот вопрос в своей книге.
Я не хочу обсуждать содержание, поскольку, книга очень добротная, и в принципе это такой учебник по социал-традиции, но сама эта формула – каким образом нам, если уж мы говорим о социал-традиции, перейти от политической практики нынешней к тому идеалу, который формулируется в книге, то мне кажется, в этой книге есть определенный дисбаланс. Ну, во-первых, традиционализм, его много, он добротный, ну опять же православный, русский, то есть советский традиционализм, и тем более исламский, в книге обходится, а вот что касается либерализма, то его тоже много в этой книге. Он, правда, существует не в виде идеи, а в виде дискурса, поскольку, если судить по цитатам и по сноскам, которые в этой книге есть, то в принципе, нет даже российских традиционалистских авторов – я уже не говорю о тех авторах, которые, собственно, продвигали левую идею не только в России, и в мире. По-моему, только один Лукач упоминается здесь. Так вот: книга построена как дискуссия с либералами. Понятно, что это актуально здесь. Мы вынуждены, говоря о социал-традиционализме, от чего-то отталкиваться, но мне кажется, все-таки другая методология должна быть. Нужно отталкиваться не от критики либерализма – с этим уже более-менее понятно, а все-таки ориентироваться на совершенно новые понятия традиционализма и той же самой социальности, которой в книге, мне кажется, нет. Есть раздел, посвященный левой идее, но опять же, проблема даже не в том, что какие-то современные авторы в книге не цитируются. В принципе, классики отсутствуют, начиная от Маркса и заканчивая Зиновьевым, то есть, левая мысль отсутствует в этой книге. Поэтому это, скажем так, некоторые пожелания ко второму тому этой книги, третьему.... В связи с тем, что мы все, не только автор, находимся в постоянном сопоставлении либерализма и традиционализма, мне кажется, среда, о которой Михаил (Ремизов) сказал, проистекает, и вообще не в контексте модерна (по крайней мере, я так понимаю), не из дискурсов о модерне она извлекается, а все-таки это в результате снятия марксизма происходит сегодня, поскольку люди так или иначе левоориентированные с одной стороны, с другой стороны, понимают, что марксизм на сегодняшний день, даже постмарксизм не дает какого-то нового целостного знания: когда начинают на эту тему размышлять, то хотя бы терминологически так или иначе выходят на понятие солидарности. Все-таки это из левой идеи идет, а не из постмодерна.
Модератор мероприятия Александр Рудаков:
– Владимир Анатольевич, благодарим вас. Хотел бы предоставить слово викарию Астанайской епархии, епископу Каскеленскому Геннадию. Прошу вас, владыка.
Епископ Каскеленский Геннадий:
– Я, в отличие от Виталия Товиевича, человек верующий, поэтому, мне интересно было, конечно, какое впечатление производит эта книга на православных христиан Церкви, к которой я принадлежу, и Александр Владимирович так же принадлежит. Я благодарен Александру Владимировичу за эту книгу по двум причинам: первое, потому что она заставляет мыслить нас, православных христиан, которым редко доводится читать такую литературу. И второе, за что я благодарен (мне кажется, это очень важно), книга, на мой взгляд, преисполнена цельным христианским оптимизмом, таким чувством, которое возможно и должно быть в христианской среде, и, к сожалению, которого нам так часто не хватает (христианам XXI века). Еще на заре XX-го века Владимир Сергеевич Соловьев в письме к Трубецкому писал о том, что драма истории, дескать, сыграна, <она –> как у Ибсена эпилог: может растянуться на пять действий, но в принципе, уже все ясно, написал, конечно, пророчески, предчувствуя катастрофу XX века. Так вот, книга Александра Владимировича, которую я, к сожалению, полностью еще не прочитал, но пару глав основательно проштудировал – это одна из тех книг, которые вселяют надежду – что мы одолеем германцев с Запада, монголов с Востока, отразим это геологическое наступление и еще немножечко поживем. Часто цитируется (не только в этой книге) замечательный автор Фрэнсис Фукуяма с его рассуждениями о конце истории. Дескать, истории, религии, философии не существует, в обществе остался один музей. Я вспомнил события 1914 года. В сентябре месяце немцы разрушили знаменитый Реймсский собор, где происходила коронация императоров. Вся Европа всколыхнулась после этого преступления, и много русских мыслителей откликнулись на это событие. Брюсов написал свое стихотворение, где клеймил наследников Тевтона:
"Ты переполнил чашу меры...
Знай: в Реймсе каменная груда Безмолвно вопиет к векам!"
