Какова апология цельного русского человека в представлении современного художника? Об этом со скульптором Сергеем Сорокиным беседует доктор филологических наук, арт-критик Капитолина Кокшенева.
— Сергей Михайлович, посетив вашу мастерскую, увидев вашу творческую лабораторию воочию, я, признаюсь, была поражена: предъявить в скульптуре живой дух, увидеть огромную силу художественности в таком материальном, казалось бы, искусстве, как скульптура, я никак не ожидала. Живопись столетиями жила тем, что брала сюжеты из Священной истории и описывала земной путь Христа. Литература житийная не забывала подвижников и святых, князей-праведников. Однако Христа там не было — это было «безглагольное поклонение» Ему. Классики оставили нам героев христианского духа: Достоевский — Зосиму, Алешу, князя Мышкина, Макара; Лесков — праведников; Толстой — героев, выражающих народную христианскую веру. Большой русский художник не может не думать о Боге и дерзновенно не переживать смыслы явления Христа миру. А вы вообще заставили заговорить камень — через своих героев, через христианскую символику. Насколько я поняла, на этот тесный путь христианской скульптуры вы встали сразу — без «мучительных поисков», которые иногда художника изматывают до пустоты, без сомнений и отступлений. Не нарушит ли мой вопрос в рамках дозволенного для выговаривания вслух о вашем твёрдом пути? Как произошло это уверенное обретение столбовой дороги?
— Мой путь к Богу и становление меня как художника внутренне неразделимы — ведь все это происходило во мне, человеке. Очень важно, что наступил и в моей жизни такой момент (и тут мы, дерзкие, подражаем апостолам!), когда Господь позвал, прикоснувшись к моей душе. Советский Союз, — это мое детство и юность, которые пролетели без веры в Господа. Я был атеистом, и моя мама частенько плакала, когда затрагивали тему о Вере. В детстве много болел, а состояние болезни — это одиночество, замкнутость. Зато становишься более серьезным, задумчивым, учишься слушать себя. Моя мама часто брала меня на службу, и мне сначала было непонятно то литургическое действо, что совершал священник, зато я мог осязать полутьму и проводил всю службу в созерцании икон. Быть может, тогда и узнала душа об идеале? Быть может, тогда детское сердце впустило в себя теплоту иконы?
А потом... Потом пришлось испить чашу такой силы страданий, что я не шел уже, а бежал к Богу и трудно обретал тот самый полный тихий покой, что знал ребенком. После иконы я пришел уже к Евангельскому Слову. Это теперь я понимаю, прожив почти пятьдесят лет, что религиозность в моей душе была всегда. А потому не было у меня никаких мучительных поисков. Просто я наполнял душу тем, чем она питается — молитвой, ум — светом Истины. Читал и думал. Как? Да вот так — прямо со студенческой скамьи. Обычная картина в институте: сидит обнаженная натурщица, а я ее леплю и... творю Иисусову молитву. Совсем другое отношение к голому телу.
Сложно привыкнуть сразу к тишине в душе (без страсти), это состояние пугает на первом этапе. Ведь принято считать, что именно страсть является признаком творчества и вдохновения. О важности созерцания для художника и говорить много не нужно — без него не воспитаешь в себе чувство прекрасного. Но я полагаю, что художник еще и духовный воин. Он должен быть готов к постоянной внутренней брани. Парадоксально, но без нее не обретешь ни цельности, ни ясной простоты, ни должной чистоты. Для меня возможно только такое движение: от души к ремеслу и мастерству. Сегодня, напротив, профессионализм понимается раздельно с душой.
— Ваше творчество прекрасно-разнообразно. Оно содержит в себе сразу несколько направлений. Попробуем поговорить о каждом отдельно. Прежде всего, вами созданы образы святых. Преподобный Савва Сторожевский, встречающий нас у врат Саввино-Сторожевского монастыря, воспринимается не как памятник, а как именно трехмерная, пространственная скульптурная икона святого (от лобызаний подножие стало зеркально-гладким). Образы святых у вас поразительно индивидуальны, при том что есть в них родство — словно миропомазанием налагаемая «печать» просвещения плоти. Это высокое искусство — передать в плотском материале плоть преображенную. Такова ваша св. праведная Ксения Петербургская — она летящая, как большая и скорбная птица. Она — как крик, обращенный к людям. Крик останавливающий и пронзающий. В глубь души проникающий. Пластика ее экспрессивна, пронзительна и удивительно легка. Эта легкость-то поражает больше всего... Ваш образ преп. Серафима Саровского говорит о большой силе любви к человеку в этом святом и родном нашем батюшке, но и тут тоже, как и в образах других святых, есть этот глубинный пласт — совершенной человечности, являющей образ Божий. Как вы работали над этими образами-скульптурами? Что вам нужно для их создания, кроме резца?
— О внутренней работе, посте и молитве, я уже говорил. Тут начало всех начал. Наше православное христианское вероучение — очень сложное, глубоко символическое. И радостно постигать сложное — в том числе через ассоциативное мышление. Я не реалист в скульптуре: мне мало просто создать плоть скульптуры. Мне важно знать, где будет жить (а не просто «стоять») созданный мною образ. Святой Савва — это звенигородские холмы, а значит и пещера для кельи, а значит и простой быт, плетеные лапти. Святой сидит на срубленном дереве — это символ отречения от прошлой жизни. А из корня дерева растет новый росток — символ новой жизни. Благословляющий жест св. Саввы — символ наставничества, духовного лидерства в монастыре. Но как лепить тело святого? Реализм классический совсем не подходил, — слишком буднично, приземленно, классика не уместна... На кого я мог опереться? На Андрея Рублева — это у него в Троице есть необходимое ангельское совершенство. Святой Сергий Радонежский — сама глубокая тишина, смиренен, мало говорил, все время в молитве, в работе. Остается вдохнуть эту тишину в объем.
Образы юродивых — это одна пластика, у отшельников — другая; у монахов, ангелов святых женщин — у каждых своя. Мой скульптурный канон довольно многоступенчат: от образов эстетических до аскетических, вернее эстетически-аскетических. В скульптуре многое решает возможность создания иконного образа голов святых, голова — венец скульптуры, если это удается, то, считайте, задача решена. Святой Серафим — молитвенник. Все художники изображают его коленопреклоненным на камне, т. е. творящим молитву. Его преображенный молитвой образ мне дался трудно: я совместил принцип реальной портретности с иконностью. Ксения Петербургская — это образ святого бомжа, человека, который по ночам молился, а днем вел жизнь юродивого. Надо было сочетать святость и убогий (уж она-то точно была у Бога!), бедный до крайности вид человека. Ассоциативно возникает образ летящей, скорбной птицы, которая стремится молитвенно (через жест) в небо, к Богу. Таким образом, моя задача, в отличие от скульптора-реалиста, каким был (и был первым!) Вячеслав Клыков, состоит не просто в изображении, но и в мысленно-реальном преображении образа. Ну и, конечно, я стараюсь найти опору в духовной интуиции.
— Мне не так давно пришлось видеть некие пространственные иконные композиции, созданные из грубой металлической гарнитуры, с острыми краями, некоего современного актуального художника. Ни уму, ни сердцу сии конструкции ничего, к сожалению, не давали. Он признался в том, что он атеист. И я подумала: «Ого, даже атеистам хочется подражать христианам!». Христианство, действительно, вечно-актуально. Но я его и пожалела — в его композиции мы видим много мышечных усилий: старался, силы тратил, а результат, увы, чисто технический, не имеющий содержания. А главное — подлинности. И я очень жалела, что не было ваших работ рядом: тогда не надо было бы совершенно больше ничего никому доказывать. Дух живет в ваших образах. Его труды — утилитарны еще и в том смысле, что нужны узкому кругу искусствоведов и подобных ему актуальщиков.
Я сравниваю только потому, что именно ваше искусство я считаю актуальным, современным и подлинным. Я хочу, чтобы вас знали и видели — тогда у людей, в том числе и у православных христиан, будет возможность выработать настоящий художественный вкус. Всем будет очевидно, что подлинный художественный язык — это язык сложный, глубоко символический. Между тем, благодаря вульгарности и непрофессионализму многих актуальщиков, современный человек (увы, в том числе и христианин), перестал понимать символический язык. А ведь он не только основа большого христианского искусства, но и нашего вероучения, и Евангельского послания. Как вы вырабатывали символический язык своих иконных композиций?
— Что касается попыток совершенно неверующих художников создавать религиозные пространственные композиции (если, конечно, это не большой социальный заказ на антихристианские художественные якобы «протесты»), я бы ответил на это так: у каждого человека на нашей планете душа-христианка, мы все произошли от Адама с Евой, которые общались с Богом, находились в раю, жили в благодатном свете Господа, и поэтому у любого человека есть внутри какое-то смутное, едва различимое памятование об этом. Но с другой стороны, мои же братья и сестры, православные, часто не способны отличить серьезную художественную работу от подделки. Почему? Смиряя себя, верующий человек почему- то автоматически боится дерзновения (а в искусстве часто — выхода за пределы общепринятого сладенького религиозного штампа). Он будто всем своим существом говорит, чтобы не трогали его и его установившийся мир никакими важными вопросами и вопрошаниями. Но Господь сказал: «Дерзай, чадо!», «Дерзай, дщерь!». И я дерзаю. Дерзаю передать состояние мира, в котором мистическое напряжение между добром и злом нарастает. Дерзаю подражать лучшим иконописцам и их иконным композициям, и перевести свои интуиции в пространственную икону. Дерзаю быть собой — ведь и я, Господи, твой.
Мой символизм собственно природен, т. е. соответствует формам, в которых мир создавался. Это шар, спираль, дерево, звезда, труба (между прочим, животный мир — это сплошные круглые формы). В эти формы вписывается все, что находится как на уровне микро (атом, электрон, спирали ДНК), так и на макроуровене — галактики, например. Звезда — кровяные клетки, морские звезды, кристаллы и т. д. А о трубе и говорить нечего, все кости скелета имеют эту форму.
Троица Андрея Рублева вписана в круг, — и это гениальная духовная интуиция великого иконописца. Рублевские образы все построены на сферичности, поэтому в них звучит вечность. Если кто-то из художников дерзнет развивать скульптурный канон, то он должен опираться на сферичность формы в своих работах. Всё перечисленное присутствует в моих иконописных композициях. Впрочем, мне интересен культурный опыт разных народов, но прежде всего — Древней Греции.
— Хотелось бы более зримого описании. Например, есть известная колонна Трояна. Наверху статуя императора, а вся колонна увита спиральной лентой — на ней изображены сцены походов римлян. Что делаете вы? Вы ставите на вершину колонны Христа, а на спиральной ленте изображаете души грешников, выходящих из ада. Низ композиции тоже символичен — это перевернутая горящая голова. Символ ада. Изверженного сатаны. Отличная, роскошная работа, тем более, что изучение греческой культуры сегодня нас многому учит.
— Древние сочетали символический и аллегорический язык. Я расскажу еще об одном своем замысле, воплощенном пока в эскизе. Крещение Господне. В иконе присутствуют две горки, на которых стоят Иоанн Креститель и ангел с полотенцем, межу ними, внизу, Христос в воде. Вода как бы рассекла гору на две части. Эти все фигуры я вписал в треугольный контур когда-то единой горы, тем самым ввел символ ветхого завета (треугольная гора) и рассек ее водяным потоком — с Христом посередине. Своим крещением Богочеловек рассекает (разрывает) Ветхий завет и заключает Новый. А для того, чтобы убедительно подчеркнуть проявление духовного мира, я ввожу аллегорию Иордана (по подобию с аллегорией Евфрата на греческой фреске), замыкая это в кольцо с символом Святого Духа (голубя в сиянии, сходящего на Христа). Получается абсолютно-символичная композиция даже в своих частях. Достоинство этой композиции заключается в возможности установки ее в увеличенном виде на небольшую реку. Тем самым получается, если хотите, современный арт-объект, который вокруг себя создает сакральное пространство, а водами этой реки на самом деле можно крестить желающих. Чем не современное актуальное искусство? Только это уже не пустой, ни к чему не обязывающий перформанс!
— Ваши исторические образы, представленные пока в рабочем скульптурном варианте, необыкновенно хороши: не почувствовать их мощи державной, столпно-христианской, государственнической и ратной просто невозможно. При этом, что все они выполнены оригинально-индивидуально. Ваше клеймо мастера есть на каждой их них — будь то битва Кочубея с монахом Пересветом, будь то Иван Грозный, будь то символический столп-памятник... Исторические образы ваши тоже насыщены символизмом, стоят на мощном культурном фундаменте, требуют от зрителя умения их читать, чтобы воспринять во всей полноте. Почему вы выбираете этих героев русской истории? Мне показалось, что вы очень много знаете о своих героях, а не просто пользуетесь расхожими о них мифическими представлениями. Это так?
— К истории нашей страны я подхожу апофатическим методом познания мира: да и нет, утверждение и одновременно отрицание. В моем понимании Россия — это Запад без Запада, Восток без Востока, Запад, но не Восток, Восток, но не Запад. Себя мы можем понять как народ только через отрицание и утверждение, мы — русский этнос. Хотим ли мы этническое государство? И да, и нет, так как на нас лежит миссия собрать все народы, способные признать Христа. В жизни мы противоречивы, срываемся. Опускаемся в бездну и снова восстаем как птица Феникс из пепла; ругаем и восхваляем свою Родину, тоскуем по этнической идентификации, и все это напоминает пророка — несвободного, лишенного своей воли, чтобы творить волю Божью. Сущность русскости — это любовь к Родине, вознесенная до Небес. От «Слова о полку Игореве» до Троицы Андрея Рублева. Этот огромный, фантастически-масштабный временной период полностью соответствует русскому Духу.
Святой князь Александр Невский, Иван Васильевич Грозный, Ермак, царь Алексей Михайлович, патриарх Никон, Николай Первый, Александр Третий — эти исторические личности наиболее мне интересны. Сильные, пассионарные личности, любившие свой народ, веру, расширившие границы Державы от Балтики и Черного моря до Тихого океана, чтобы над ней никогда не останавливалась молитва к Богу. Каждый из них жил жертвенной жизнью ради своей страны.
Мне бы хотелось сказать всем недовольным и бесконечно ищущим: Россию нельзя рассматривать как обычную страну. Она — это исполин, стягивающий в последних усилиях Восток и Запад своими распятыми руками в лоно Христово. Если ты любишь Господа, — ты любишь Россию. Любишь свою Родину — любишь Бога! Такова моя апология цельного русского человека.