Русский богатырь в музыке и жизни

Александр Порфирьевич Бородин... Это имя вписано в анналы истории русской музыки давно и прочно. Его знаменитое «Улетай на крыльях ветра» стало мобильным рингтоном, что говорит о высшей степени популярности. Те, кто знаком с музыкой более глубоко — вспомнят и название оперы «Князь Игорь», а также квартет имени Бородина и «Богатырскую» симфонию.

«Богатырская» тема воспринимается фирменным знаком этого композитора — такого былинно-патриотического и «правильного». Даже от его портретов веет благочинностью. Кажется, все в жизни этого человека текло неспешно и однообразно, по какому-то патриархально установленному порядку... Скорее всего, Александр Порфирьевич желал сам для себя размеренности и спокойствия. Может, тогда бы и он не сгорел так рано и успел бы больше. Только судьба его оказалась совсем иной.

Родился он от внебрачной связи пожилого грузинского князя Луки Гедианова и петербургской мещанки Авдотьи Антоновой. В те времена отношение к браку было не в пример строже теперешнего. К тому же существовало жесткое сословное неравенство, и незаконнорождённых детей дворяне признавали редко. Обычно такое дитя получало отчество и фамилию кого-то из слуг. Маленького Сашу записали сыном Порфирия Бородина, княжеского крепостного.

Вероятно настоящий отец не оставлял мальчика заботами, поскольку домашнее образование Бородин получил прекрасное. Он знал несколько языков, играл на флейте, виолончели и фортепиано. А когда увлекся химией — всю его детскую уставили разнообразными колбами и горелками для проведения опытов.

Его выдающиеся музыкальные способности проявились в раннем возрасте. В четырнадцать лет Бородин написал музыку для камерного ансамбля. О сочинении подростка даже написали в петербургской газете. Юные авторы обычно начинали с фортепьянных миниатюр, а не с таких сложных композиций. Несмотря на композиторский успех, Бородин вовсе не стремился связывать жизнь с музыкой. В семнадцать лет он поступил в Петербургскую Медико-хирургическую академию. С блеском окончил ее, получив степень доктора медицины. Тема его диссертация — «Об аналогии фосфорной и мышьяковой кислоты в химических и токсикологических отношениях». После защиты молодого ученого отправили в Европу — совершенствоваться в профессии.

Посетив Италию и Францию, Бородин оказался в немецком Гейдельберге, где в то время собрался весь будущий цвет русской науки: Д. Менделеев, А. Бутлеров, И. Сеченов. Все они оказались страстными любителями музыки. Часто ездили на концерты и собирались дома для совместного музицирования. В середине XIX века почти каждый образованный человек владел нотной грамотой и играл на нескольких музыкальных инструментах. Так что переход от закусочного или карточного стола к роялю не казался чем-то выдающимся.

Александр Порфирьевич блистал на этих сборищах. К каждому вечеру он сочинял новое произведение — то квартет, то трио, а то и секстет. Пьесы вызывали бурю восторгов у коллег, но автор продолжал относиться к музыке, как к несерьезному хобби. Так происходило до тех пор, пока Бородин в том же Гейдельберге не познакомился с пианисткой Екатериной Протопоповой. Она очаровала его. Неизвестно чем больше: произведениями Шопена и Листа или своей персоной? Вскоре выяснилось, что музыкальная фея серьезно больна астмой и нуждается в лечении итальянским климатом. Бородин уже не мог отпустить ее и последовал за ней в Италию в качестве врача и... жениха. В стране искусств появилось на свет одно из лучших камерных произведений композитора — «Фортепьянный квинтет».

Вскоре состоялась свадьба, после которой молодожены вернулись на родину в Санкт-Петербург. К тому времени Бородин получил признание в научных кругах. Ему поручили должность адъюнкт-профессора по кафедре химии в Медико-хирургической академии. В дальнейшем его карьера химика не переставала развиваться. От ординарного профессора он дорос до руководителя химической лаборатории и академика. В 1868 году он стал одним из членов-учредителей Русского химического общества. За свою жизнь Бородин написал более сорока научных трудов, разработал оригинальный способ получения бромзамещенных жирных кислот действием брома на серебряные соли кислот, получил первое фторорганическое соединение и много всего другого.

А как же музыка? Она никуда не исчезла из жизни Александра Порфирьевича. Было бы странно иначе для человека, женатого на профессиональной пианистке. Да и ученые в Петербурге тоже регулярно музицировали. В доме М. Боткина организовывались субботние музыкальные вечера. На одной из таких «суббот» Бородина ожидала судьбоносная встреча с Балакиревым.

Милий Балакирев обогатил русское музыкальное искусство несколькими яркими сочинениями. Но еще более велики его заслуги перед Отечеством в качестве музыкального идеолога. Именно он в огромной степени сформировал композиторский облик Бородина, а также всей «Могучей кучки». По словам жены Бородина, после знакомства с Балакиревым «Александр Порфирьевич окончательно переродился музыкально, вырос на две головы, приобрел то, в высшей степени оригинально-бородинское, чему неизменно приходилось удивляться и восхищаться, слушая с этих пор его музыку».

Балакирев обладал железной хваткой. Он буквально заставил Бородина написать Первую симфонию. Отныне Александр Порфирьевич уже не имел возможности отнестись к своему таланту пренебрежительно и музыка, с рождения жившая в его душе, вырвалась на свободу. Именно с этого момента для него началась изматывающая двойная жизнь — между «физикой» и «лирикой». Как часто, читая лекции, он хватался за блокнот — записать нежданный красивый мотив! Но случалось и обратное: обсуждая с друзьями — «кучкистами» музыку, он мог, схватившись за голову, убежать в лабораторию, дабы проверить очередную научную теорию. Бородин стал крайне рассеянным. Он забывал самые необходимые вещи, например, мог пообедать дважды или вовсе остаться без еды. Засыпал, где попало — в лаборатории, в коридоре на стульях...

Все эти истории могли бы стать милыми подробностями биографии великого человека, если бы не тяжелое материальное и моральное положение, усугублявшееся год от года. Его жена, Екатерина Протопопова, продолжала страдать от астмы, на ее лечение постоянно требовались деньги, а музыка их не приносила. Бородин, даже поверивший в свой талант, не мог позволить себе заняться творчеством без ограничения. Порой, он вовсе не радовался приходящему вдохновению.

«...У меня уже накопилось немало материалов и даже готовых номеров, оконченных и закругленных (например, хоры, ария Кончаковны и проч.). Но когда мне удастся все это завершить? — недоумеваю. Одна надежда на лето...». «...Зимою я могу писать музыку, только когда болен настолько, что не читаю лекций, не хожу в лабораторию, но все-таки могу кое-чем заниматься. На этом основании мои музыкальные товарищи, вопреки общепринятым обычаям, желают мне постоянно не здоровья, а болезни...»

Логично было бы при такой нагрузке максимально упорядочить свое время, отсекая все лишнее, кроме зарабатывания денег и творчества. Бородин же занялся благотворительностью. Он стал одним из учредителей женских медицинских курсов. Но этим его деятельность не ограничилась. Он начал лично помогать студенткам, бегал хлопотать за них по поводу и без повода, делал массу мелких поручений. Его коллега Н. Римский-Корсаков с возмущением писал: «Мне всегда казалось странным, что некоторые дамы из стасовского общества и круга, по-видимому восхищавшиеся композиторским талантом Бородина, нещадно тянули его во всякие свои благотворительные комитеты и запрягали в должность казначея и т. п., отнимая у него время, которое могло бы пойти на создание чудесных художественно-музыкальных произведений; а между тем благодаря благотворительской сутолоке оно разменивалось у него на мелочные занятия...»

Александр Порфирьевич, будучи очень добрым человеком, видимо, просто не мог никому отказать. Постепенно у него вовсе не осталось времени. Не только на творчество, но и на жизнь. Почти каждую ночь он пытался облегчить страдания жены, задыхавшейся от приступов кашля. А утром, пока она спала, выслушивал просьбы. Ему не давали даже спокойно выпить чаю. В четырех комнатах его квартиры постоянно жили чужие люди. То воспитанницы (своих детей у него не было), то бедные больные родственники, быстро наглевшие на дармовых харчах. Также к нему отовсюду тащили несчастных бездомных котят. Они подрастали и тоже не желали покидать гостеприимной квартиры.

Бородин не знал такой роскоши, как переписывание партитуры набело. На это времени никогда не хватало. Поэтому он не мог использовать чернила. А чтобы карандашные надписи не стерлись, придумал специальный химический состав, которым покрывал партитурные листы. После этого они сушились на веревке, наподобие белья. Все друзья-композиторы помогали ему в переписывании и редактировании нот, но «Князь Игорь» и другие сочинения годами ожидали завершения.

А между тем его композиторская слава уже давно вышла за пределы Петербурга и даже России. Ференц Лист, музыка которого так очаровала Бородина в юности, стал поклонником его таланта и начал продвигать сочинения композитора в Германии, Бельгии и Франции. Симфония, квартеты, симфоническая картина «В Средней Азии» пленяли самобытной мелодикой и знатоков, и любителей. В феврале 1887 года Бородин решил устроить развлечение — костюмированный бал. Разумеется, не для себя, а для своей дорогой «молодежи» — студентов, воспитанниц. Все нарядились, кто во что горазд, а он сам — в костюм русского богатыря. Было весело: танцевали, вели беседы. Вдруг, оборвав разговор на полуслове, хозяин упал. Среди гостей оказались медики, которые тут же бросились приводить его в чувство, но безуспешно. Многие, присутствовавшие на том вечере, вспоминали трагическую картину, как толпа ряженых стояла вокруг мертвого человека, и никто не хотел поверить в его смерть. Это и вправду казалось невероятным — ведь композитор никогда не жаловался на здоровье и имел весьма крепкое сложение.

На похороны Бородина пришло пол-Петербурга. От коллег и многочисленных поклонников таланта до студентов и нищих — всех, кому он помогал в течение жизни. Римский-Корсаков справедливо считал, что Бородина погубила безотказность. «Сердце у меня разрывалось, глядя на его жизнь, исполненную самоотречения по инерции». Действительно, если бы не больная жена и толпы страждущих — композитор, наверняка бы, успел создать больше музыки. Но было бы в ней столько же богатырской силы и широты русской души?

Через два года после смерти композитора, на его могиле установили памятник, созданный на общественные пожертвования. Следуя исторической правде, архитекторы выразили в нем обе сферы жизни Бородина — музыку и химию. Но химические формулы, выбитые на ограде, не сохранились. Цитата же из «Богатырской» симфонии до сих пор красуется на памятнике. И до сих пор во всем мире звучит музыка великого русского композитора и Человека.

Анна Ветлугина