Русские как миростроительная нация

В настоящее время отечественному читателю стали доступны работы американской исследовательницы проблем возникновения и развития наций Л. Гринфельд — сторонницы становящейся модной ныне в России модернистской теории наций. В том числе — и русской нации.

В своей работе «Национализм. Пять путей к современности» она затрагивает вопросы формирования русской нации, освещая их в контексте модернистской парадигмы. Вызывает большое сожаление, что автор книги явно не озабочен соответствием исторических фактов собственным теоретическим схемам. Факты в книге живут отдельной жизнью от обобщений. Что же касается обобщений, то они нередко противоречат друг другу. Полагаем, что достаточно всего лишь нескольких абзацев для демонстрации противоречивости ее модернистской интерпретации национальной истории.

Образ русской нации в работе Л. Гринфельд раздваивается. Точнее — речь идет о двух русских нациях, что впрочем, мало смущает исследовательницу. Один ее образ создается исходя из принципов модернистской теории. Мы узнаем, что русская нация складывалась в эпоху Просвещения и была сконструирована элитами. Она формировалась как реакция элиты на цивилизационную мощь современного Запада, которой в сущности нечего было противопоставить. Ее появление было итогом экзистенциальной зависти Западу. Ее развитие предполагает следование за Западом в современность без преодоления российских архаизмов социально-политической жизни, непрестанные, но неудачные попытки догнать и перегнать Запад.

Второй образ русской нации проступает в книге спонтанно и явно противоречит модернистским подходам. В данном случае возникновение русской нации есть результат общечеловеческих экзистенциальных духовных поисков. Она формировалась под мощнейшим влиянием религиозного фактора (православие), который отнюдь не утратил свое значение в эру современности. Данный образ русской нации был глубоко осмыслен и концептуализирован западниками и славянофилами. Для последних Россия сохраняла ради всего мира православие как изначальное христианство. Русский народ виделся выразителем самой сущности человечества.

Русская нация — это нация всеобщая, миростроительная, несущая спасение для всего мира, открытая для приобщения, соучастия в своем бытии, стремящаяся внести гармонию в раздираемое враждой человечество. Русская нация подняла факел одухотворенной человечности во имя всех народов. Славянофильство и западничество рассматриваются Л. Гринфельд как единое течение отечественной общественной жизни, объединенное духом Святой России. Оба движения связывали русскую идентичность с идеей космического братства, видели русскую нацию как миростроительную. Особенно важно отметить, что на взгляд Л. Гринфельд, западники тем или иным образом находились под влиянием видения России как Третьего Рима.

Первый образ русской нации — явный плод модернистских фантазий. Его вымышленный характер может быть просто доказан чтением работы самой же Л. Гринфельд. Так, выдвигая тезис о формировании русской нации в эру Просвещения по западным лекалам, которым нечего было противопоставить, и через разрыв с предшествующей историей, Л. Гринфельд приводит прямо противоречащую ему фактическую базу. Какими мотивами и идеями руководствовались творцы русского национального сознания эры Просвещения?

Восхваляемая Л. Гринфельд Екатерина Великая обосновывала свое правление преодолением угрозы замены православной веры иностранным вероучением. В. К. Тредиаковский — первый, кто воспел Россию как нацию. Что же восхищает его в России? Прежде всего, православие ее народа («Твои все люди суть православны; И храбростию повсюду славны»). Л. Гринфельд считает, что наиболее выразительный образ русской души создан деятелем Русского Просвещения Н. А. Львовым. Приводимая в книге цитата из его литературного наследия ясно связывает русскую идентичность с православием («А у нас, православных, работа горит в руках. Наша речь подобна грому, так что искры летят и пыль взвивается столбами»).

Рассматриваемый Л. Гринфельд М. М. Щербатов связывал суть дворянского служения с защитой православной веры. Анализ истории XVIII века Л. Гринфельд демонстрирует, что русские воспринимали себя хранителями православной духовности, видели в православии фундаментальное основание национальной идентичности. Но тоже можно сказать и о предшествующих исторических периодах. Если же развитие русской нации было непрерывным, что подтверждается самой Л. Гринфельд, то нет никакой необходимости обращаться к модернистским схемам, разрывающим связь времен.

В сущности, приводимые Л. Гринфельд факты требуют признания существенного влияния православия на сложение и развитие русской нации. Конечно, при всем том можно игнорировать роль православия в развитии русской нации XVIII века, но не справедливее ли пересмотреть саму модернистскую теорию? Последняя констатирует радикальный разрыв эры модерна с предшествующими эпохами. Как же получается, что и в досовременную эпоху и в эру модерна русские определяют себя через ценности, связанные с православием? Принципиальный разрыв двух эр оказывается необъясненным в жизни русского народа.

Тезис Л. Гринфельд о формировании русской нации через кровь и почву явно противоречит ее же интерпретации русской нации как спасающей, всеобщей и миростроительной в западничестве и славянофильстве, т. е. в русской общественной мысли, конструирующей нацию. Если русские элиты конструировали нацию как всеобщую, объединяющую и спасающую для всего мира, то каким образом принадлежность к ней могла определяться через первобытные инстинкты крови и почвы? Об универсальной миссии русской нации не могло бы быть и речи, если бы приобщение к ней определялось исключительно через социальные архаизмы.

Тезис Л. Гринфельд о всецелом конструировании русской нации элитами также опровергается ею самой. Она непрестанно утверждает, что элиты идеализировали народ. Но ведь следуя модернистской теории Л. Гринфельд, ведущая мотивация элит — тщеславие. Получается, что элиты, созидая нацию, с легкостью преодолевали собственную базовую мотивацию, руководствуясь альтруизмом и самопожертвованием.

Противоречивая ситуация складывается и с модернистским тезисом, следуя которому нации возникли как реакция на несправедливое сословное общество, попирающее достоинство человека. Имеется ввиду, что однородное национальное пространство Нового времени превращало массы в общности персон, ощущающих личное достоинство. Но если русская нация формировалась до Нового времени как спасающая и миростроительная под влиянием православия, то соучастники в ее бытии становились общностью, ощущающей высокое духовное достоинство. Таким образом, представление о достоинстве человека, независящем от социальных страт утверждались в России задолго до Нового времени.

Важно отметить и другое. Л. Гринфельд не замечает, что ее метод объяснения формирования наций через устремление интеллектуалов к власти, ее принцип истолкования национальных историй через зависть к другим народам, комплекс неполноценности может быть применен к ее же творчеству. Зададимся рядом вопросов. Почему Л. Гринфельд так надо доказать, что русский национальный проект имеет недавнее происхождение? Ведь даже такие столпы модернистских теорий как Э. Хобсбаум склонны видеть в развитии русской нации исключение из модернистских моделей, указывая на древность национальной истории.

Несомненно, русские как миростроительная нация сформулировала большой цивилизационный проект, опирающийся на возвышенные духовные смыслы, ставший притягательным для многих народов и успешно реализовавшийся в течение времени большой длительности. Не вызывает ли этот проект экзистенциальную зависть у политически ангажированных представителей молодой нации — нации, не имеющей длительной истории? Не идет ли речь о зависти к истории и традиции? Может быть, именно поэтому так важно свести русский проект к небольшому отрезку времени, представить его неукорененным в истории. Не выступает ли русский проект, обладающий глобальным цивилизационным смыслом, как конкурирующий?

Можно поставить вопрос и более широко: почему именно интеллектуалы одной молодой амбициозной нации так склонны к неустанной пропаганде модернистских и постмодернистских теорий, видящих в нации недавнее изобретение или же обосновывающих ее фиктивную основу? Не продиктовано ли это комплексом неполноценности интеллектуалов, стремящихся к управлению миром и в тоже время не видящих достаточных историко-культурных и духовных оснований для этого управления в истории своего народа? Похоже, что им просто выгодно объявить исторические нации недавним и преходящим явлением. Подобный ход камуфлирует подавление конкурентов в борьбе за власть. Об интеллектуалах какой нации идет речь? Предоставим подумать об этом самому читателю.

А. Посадский, профессор Смольного института РАО, член Экспертного центра ВРНС