Православные иконы были привезены в Америку русскими первопроходцами Аляски. Но со временем, когда переселенцев стало больше и в крупных городах поднялись купола церквей, тогда появилась потребность изготавливать иконы на новом месте.
Поскольку иконы — это не тот продукт, который штампуют на конвейере, то искусством высокого свойства занялись монастыри и редкие художники. Имена вчерашних мастеров хранят иконы православных храмов. О сегодняшних вам могут поведать современники. В Калифорнии, в горах неподалеку от Санта-Круз, в маленькой студии, работает иконограф Татьяна Грант. Во Флориде живет широко известная художница этого жанра Ксения Покровская. В штате Нью-Йорк в городке Уитни-Пойнт пишет святые образы Владислав Андреев, его сыновья и сподвижники.
Но мой рассказ — о Елене Григорович-Барской, больше известной в русской общине Детройта как Елен Кэррол. Ее скромный дом находится в тридцати с лишним милях от Мотор-сити. Раньше он был семейной загородной дачей и изнутри уютно обшит деревом. В нем светлая комната в полуподвале, подойдешь к окну — там широкая гладь озера в десятке метров от стен. В среднем уровне дома комната поменьше — со столом в центре, заваленным бумагами, с высохшими деревянными балками под потолком и лестницей наверх. Наверху же мастерская. Там тоже стоит рабочий стол, а по бокам — старые тумбочки. На них и на полках на стене вальяжно разложились альбомы, книжки, баночки с красками, стаканы разновозрастных кистей. Карандаши и картины. И снова картины...
«Очень прошу не путать икону с портретом, — строго наставляет меня Елена Иосифовна, как будто школьника. Но что интересно: эта сухонькая, подвижная, невысокая женщина восьмидесяти восьми лет (!) сама считает себя ученицей. Она написала 36 икон, и прекрасно осведомлена, что настоящей «писательницей» ее могут назвать после, как минимум, пятидесяти подобных творений. Добавляет: «У нас тоже есть свои законы и правила».
На Стоглавом соборе 1551 года были сформулированы первые требования к иконописцам: «Подобает бытии живописцу смирену, кротку, непразднословцу, несмехотворцу, несварливу, независтливу, непьяницы, неграбежнику, неубийцы». И нужны им качества душевные, вера истинная, молитва и пост.
Елена Григорович-Барская родилась в Детройте, в семье русских эмигрантов. Один из членов ее фамилии — В. Г. Григорович-Барский, был известен в русской литературе XVIII века путевыми записками поломника. Другой — архитектор И. Г. Григорович-Барский, построил Набережную церковь Св. Николая в Киеве. Еще один К. П. Григорович-Барский избирался в Императорскую Государственную Думу IV созыва. Отец же Елены был белогвардейский офицер, которому повезло под пулями переплыть Днестр, в Югославии найти семью, затем эмигрировать в Америку, участвовать в создании детройтского и вашингтонского приходов Русской Православной Церкви, а также в своей крохотной квартирке в Арлингтоне встречать и давать приют канонизированному после смерти в святые Архиепископу Шанхайскому и Сан-Францискскому Иоанну.
Они — ее предки, были крепкие в убеждениях, разборчивые в словах и поступках, религиозные люди. Жить не могли без церкви сами: «нет храма — построим, нет священника — найдем, пригласим!» — тому же учили и детей.
Первую икону девочка увидела, когда открыла глаза. Стала же и первым ребенком, которого покрестили в едва только образованном русском приходе. Мама, Людмила Ипполитовна, начала петь в церковном хоре, и поэтому, конечно же, вскоре стала брать с собой на службу маленькую Лену и ее брата Кирилла. Ехали на трамвае, потом шли пешком... Но уже там, среди свечей и ладана, крестов и икон девочка чувствовала, что была здесь абсолютно своя, привычная, обыкновенная. Ей не удивительно было смотреть, как окружающие молятся этим иконам, целуют их, плачут перед ними. Только подчас ловила себя на мысли: «Что за силой они обладают, если сгибают у людей колени и склоняют головы!». Должно быть, рисует их кто-то особенный.
Были такие особенные среди прихожан. Это Николай Иванович Новиков, даривший храму свои работы в годы Великой Депрессии. Это Владимир Михайлович Марков, который создавал иконы в послевоенные пятидесятые. И конечно, священник отец Иоанн Шачнев, написавший образ «Вознесения Христа» в конце шестидесятых, когда служил настоятелем Успенской церкви.
Очень тронула Елену другая история. К ним в Детройт из монастыря Святой Троицы в Джорданвилле, штат Нью-Йорк, прислали двух монахов восстанавливать иконостас после пожара. Одного монаха звали Алипий (он, к слову, сегодня Архиепископ Чикагский). Таким странным именем он был наречен при пострижении. Елена начала интересоваться и узнала, что назвали монаха в честь преподобного святого Алипия Печерского, который жил в конце одиннадцатого века, и является первым русским иконописцем. Про Алипия сказано: сам божий промысел помогал ему в работе. Когда из-за болезни Алипий не успел закончить важный заказ, то к нему явился ангел и «в 3 часы икону написал».
«Человек без веры икону не напишет, — убеждена Елена Иосифовна. — Можно учиться годами рисовать сначала руки, потом одежды, потом лица... Но единого произведения не получится, если не придет божественное состояние творчества». Над иконой, говорит, надо работать шесть дней, а седьмой отдыхать. По примеру сотворения мира.
Еще один штрих о вере. Елена Иосифовна дважды выходила замуж. Первый муж был православный румын, но в церковь ходить не любил, всякий раз придумывал отговорки. Потом, по ее выражению, убежал и из семьи, оставив Елену с двумя дочками. После этого пять лет она встречалась с Брюсом Кэрролом. Тот несколько раз предлагал пожениться. Согласилась, когда Брюс ради нее поменял католическое вероисповедание на православное. Дали ему имя Патрикий, и вскоре Патрик Брюс Кэррол стал хорошим отцом для ее детей, верным мужем и одним из самых уважаемых прихожан. Изучал русский язык, помогал Елене Иосифовне во всех делах.
Долгие годы она рисовала картины. Натюрморты, пейзажи, портреты. И боялась подступиться к тому, о чем мечтала с детства. Анна Ивановна Жеромская, подружка с юных лет, вырезала специально для нее объявление из газеты. В нем говорилось, что в северном мичиганском городке в течение недели будут проходить классы обучения иконографии. Елена сомневалась: ехать ли? Православные ли там преподаватели будут? Для нее было бесспорным фактом личного опыта, что только греки и русские поклоняются иконам. Все же поехала. Заходит в класс и видит седого, с белой окладистой бородой старика. Он начал вести занятие. Говорит по-русски, а его сын Никита переводит. Среди студентов сплошь американцы, из-за каждой парты говорят по-английски. А ей чудно, она слушает первоисточник — и все понимает!
«Мы пошли на обед, там большой стол, и каждый подходит, выбирает, накладывает. Я вижу, что он берет салат, овощи, фрукты. А классы шли в июне, у нас еще не начался Успенский пост, и я удивилась, спрашиваю: «А вы уже поститесь?». Он очень обрадовался, услышав родную речь, потом говорит: «Я пощусь все время». Оказалось, они, Андреевы, не кушают мяса.
Так шестнадцать лет назад Елена Иосифовна встретила Владислава, подружилась с ним и его семьей. Узнала, что он не только мастер иконографии, но и преподает свой предмет с 1985 года, создал школу писания русской иконы. Именно он стал для Елены Иосифовны примером и вдохновителем, как в свое время для молодого монаха Алипия знаменитый древнерусский художник из Киево-Печерской лавры.
«Начинаешь икону — помолись, — говорит моя собеседница. — Если то будет образ Николая Чудотворца, то — ему. Если то будет Дева Мария, — то ей, заступнице. Некоторые еще и постятся».
Речь у нее понятная, но с акцентом. Я отметил для себя, что проскальзывают в ней очень давние, малопривычные теперь слова. Магазин на соседней улице старорежимно именует лавкой, простуду называет скарлатиной, потому что как раз от скарлатины умерла в Сербии ее сестра. Когда рассказывает про отца, вспомнит, что если тот встретит кого-то из старой жизни, то непременно воскликнет: «О, товарищ из моей губернии!». Будто сама история незаметно пролетела мимо. Или вот, целая повесть временных лет...
«Неужели вы не знаете про владыку Иоанна Шанхайского? После револиции много русских убежали в Китай, и владыка Иоанн имел там приход. Он был очень смелый священник. Во время курфью — это комендантский час, он шел по темной улице ночью в госпиталь и молился за всех больных, принимал исповедь, давал причастие. Он делал это годами. А потом, когда новые власти пришли в Чайна, — Елена Иосифовна старается избегать английских слов, но не всегда получается, — бедных русских они пообещали выслать обратно в Россию. А эти люди боялись большевиков, отказывались. Тогда их послали на остров в Филиппины. Там их плохо кормили, погода там была плохая, и они умирали. Владыку же Иоанна направили в Сан-Франциско. Он очень страдал за своих прихожан и захотел пойти в Конгресс, чтобы этих несчастных русских разрешили взять в Америку. Владыка много писал в Конгресс. Наконец, ему назначили аппойнтмент — встречу».
«Мои мама и папа, — продолжает Елена Иосифовна, — пригласили остановиться владыку Иоанна в своих маленьких аппартментах в Арлингтоне, в своей квартире. И он жил неделю или две. О, я забыла сказать! После войны мой отец не работал долгое время, а мой брат Кирилл уже был в Вашингтоне, служил в русском отделении в правительстве. Шла «холодная война», и он позвал папу приехать. Мол, здесь так нужны русские люди, которые читают! А мой отец говорил и читал на пяти языках. Когда он приехал, он сразу же получил работу. И опять нашел сколько-нибудь людей, чтобы открыть русский православный приход. И владыка Иоанн дал разрешение, и в воскресение, на праздник Иоанна Крестителя в этой квартире при собрании народу провел службу. И назвал новый приход именем Иоанна Святителя. Мой брат был там тоже. А когда они повезли архиепископа в Конгресс и проезжали мимо Уайт Хаус, Белого Дома, то владыка попросил остановиться. Он вышел из такси, оборотился к Уайт Хаус и долго молча стоял. Водитель уже весь изнервничался, ожидая, что вот-вот появятся полицейские. «Владыка! — воскликнул. — Нельзя тут стоять, надо ехать!». И услышал: «Подожди, чадо. Я молюся».
Он помолился, и они поехали в Конгресс. И владыка пошел. И я не знаю, это правильно или нет, но кто-то мне сказал, что он пошел и встал на колени перед этими конгрессменами и просил: «Пожалуйста, возьмите моих прихожан с этого острова в Америку или куда-то в другое место, потому что они там голодают и умирают». И хорошо, что конгрессмены дали разрешение. Многие русские приехали в Америку, другие в Австралию... Когда владыка Иоанн умер, его похоронили в церкви в Сан-Франциско. Тридцать лет прошло, и в присутствии девяти священников открыли гроб. И увидели — Иоанн лежит как живый. Он даже не потемнел. Тогда наши отцы узнали, что владыка Иоанн святой. И они его канонизировали».
Смотрю на эту женщину девяноста почти лет возрастом и, прости Господи, понимаю и чувствую, что она сама как сошедший с полотна великого живописца удивительный образ. С пронзительными глазами, в которых отражается сама вечность. С глубокими трещинами морщин на лице. С седой кучерявой прядью, выбившейся из-под платка. С жилистыми тонкими запястьями рук. И крепкими, сильными пальцами, привыкшими легко управлять волшебной кистью художника.
«Пишется икона на дереве, на доске, — растолковывает она мне. — У Апостолов ведь не было ничего другого. Они выкапывали камушки, растирали их по-отдельности, по цвету. Размешивали в яичном желтке. Получались краски. Но я добавляю еще святую воду и уксус, чтобы желток не портился. А теперь Владислав нашел, что краску держит еще и вино. Наверное. Почему нет? Но как высохнет доска, то и все. Стоит себе, и ничего с ней не будет. Веками стоит».
Цветные порошки Елена заказывает в Вашингтоне. Ее другая приятельница Ангелина Холовко содержит там «киот» — книжный магазин, и присылает ей брошюры, кисточки, а иногда иконки-фотографии, с которых можно взять сюжет.
«Я сажусь за иконы обычно зимой, когда меньше работ во дворе, не надо косить траву и ухаживать за цветами. Это для меня любимое время года. Что пишу? Все что мне хочется. Или о чем меня попросят. Тут у нас одна женщина, докторица, у нее сын Александр. Вот она попросила икону Александра Невского», — выдает секреты художница. Все очень обычно и совсем нетаинственно.
Ее первой работой был образ Архангела Михаила, начатый в классе Владислава Андреева. Другие «студенты» изрядного возраста ждут месяцы, а то и год, когда он снова приедет в их часть страны, чтобы снова попасть к учителю и, наконец, завершить икону. Елена Иосифовна не такая. Старается выполнить все сама. Сжимает в кулак терпение, не боится ошибок и переделок. Если же случаются, вынуждена признаться: не хватает умения и знаний, — и без колебаний звонит Владиславу.
«Когда я рисовала икону на восемьдесятилетний юбилей нашей церкви, то я имела проблему, — пытаюсь точнее передать особенный колорит ее рассказа: — Делать ничего не оставалось. Села на автомобиль и поехала к учителю в Нью-Йорк. Два дня ехала. И он мне помог».
С моей собеседницей можно разговаривать днями. Она знает истории, которые вы не услышите уже ни от кого. Истории о десяти первых русских семьях, обосновавшихся в городе. О старом Детройте, о православном приходе и его священниках. Об эмигрантской общине и самых заметных ее представителях. И, конечно, об иконах и их создателях. Свои собственные работы она оценивает очень скромно. Кто-то согласится с Еленой Иосифовной из чувства такта, кто-то возразит. Но если бы передо мной поставили два великолепно исполненных произведения — один от Елены, другой от другого мастера, я выбрал бы первый. Где есть нечто гораздо важнее красок — это память о предшественниках, это опыт расстрелянного поколения. Это исход. Но еще — это сила духа. Стремление оставаться самим собой.
...Из всех икон она больше всего ценит ту, что в алтаре ее храма. На ней и бог, и Христос, и ангел. И молитва. И смиренная радость веры. И вся ее собственная озаренная жизнь... Икону под названием «Отечество».
Валерий Комаров
Русские иконы как память об Отечестве
Русские иконы как память об Отечестве