Русская земля в размышлениях Нестора Летописца

В XIII столетии святой благоверный князь Александр Невский весьма резко ответил послам папы римского, предложившим ему военную помощь Запада против монголо-татар в обмен на принятие русскими католичества: «...От вас учения не приемлем». Затем несколькими решительными военными ударами он остановил натиск рыцарей-католиков на Русь. Тем самым князь спас ее от измены самой себе, от переделывания ее по чужим образцам.

К тому времени Русь уже давно осознавала себя православной цивилизацией. Но когда она впервые сформулировала свой, отличный от других, «цивилизационный код»? Это произошло в первое же столетие после того, как Русью была обретена сакральная ось любой цивилизации — ее религиозная составляющая. И произошло это не само собой, а усилиями древних книжников — первых отечественных гуманитариев.

Наиболее известная и легендарная, почти эпическая, фигура среди них — Нестор Летописец. Он воплотил в себе родовые черты всех древнерусских книжников, так же как позднее это произошло с пушкинским Пименом из «Бориса Годунова». Но если Пимен лишь беспристрастный свидетель минувшего, то Нестор — явление в русской истории более масштабное. Его взгляд охватывает не только сбывшееся из Божьего замысла о человечестве и о Руси, но и то, что пока неведомо современникам летописца, что только еще вызревает в сокровенных глубинах исторического времени.

Мощи святого Нестора Летописца доныне покоятся в пещерах Киево-Печерской лавры. Сюда, в уже прославленный к тому времени монастырь, он пришел около 1073 г. еще совсем юным, чтобы погрузиться в мир высоких книжных, духовных смыслов.

Монашество в Древней Руси — питательная среда интеллектуалов, вооруженных знанием всего комплекса тогдашней литературы — от богословской до исторической и естествоописательной. Это был единственный социальный слой, где чтение книг было не только излюбленным, но и предписанным занятием, трудом, приравненным к прочим духовным подвигам. И для человека, с детства погруженного в мир книжного слова — в мир сакральных смыслов, поскольку вся литература была проникнута светом Божественности, не было иного пути, кроме пути монаха — «земного ангела и небесного человека». Книги знакомили с идеалом христианского отвержения мира сего ради мира иного, и эта высшая степень сочетания со Христом не могла не волновать тонкий ум, не вызывать глубокого отклика в чутком сердце.

Скорее всего, до прихода в монастырь Нестор получил хорошее образование в одной из школ, основанных Владимиром Святым или Ярославом Мудрым, обладал живым и быстрым умом, в его характере созерцательность сочеталась с жаждой деятельности. Его вполне можно представить, к примеру, ... путешественником, красочно описывающим свои «хождения за три моря», или княжеским дружинником, мечтающим побывать в незнаемых землях. Но он облачился в рясу монаха и рассказы о дальних странах и неведомых народах читал в переводных хрониках либо слушал из уст заходивших в монастырь воевод, купцов, паломников. Книжная премудрость, озаренная нездешним светом, позволяла видеть мир шире, чем в любом путешествии, познавать глубже, чем при погружении в самую гущу событий.

Образ летописца в нашем сознании неотделим от фигуры смиренного, трудолюбивого монаха, исполняющего, по Пушкину, «долг, завещанный от Бога». Летописание было для инока прежде всего монастырским послушанием. Но не в меньшей степени это и способ богопознания. Через события истории познавалась воля Господня, Его отцовская любовь к людям и странам, хотя бы самым диким и непросвещенным, Его долготерпение к совершающим самые невероятные человеческие преступления, эхо которых звучит в истории подобно иерихонским трубам, Его «педагогические меры» по исправлению нравов целых народов. Сохранить в памяти потомков исторические события в их последовательности, точности и назидательности — значило стать переписчиком Книги, которую пишет от создания мира Творец. Это было прикосновение к святыне — только так и понимал свой труд интеллектуал-летописец.

В 1080-х гг. из-под пера Нестора вышло «Чтение о житии о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба». Уже в этом житийном сочинении Нестор возвышается до степени публициста и историософа, представляя Русь во всемирно-историческом контексте, как страну, призванную Христом для совершения своего служения и своего подвига во имя Его. Уже здесь внятно прозвучали те интонации, которые полную силу обретут в «Повести временных лет». Цивилизационный код Руси в сознании книжников к тому времени уже сформировался, намного опережая и создание полноценного единого русского государства, и рождение единой нации.

В то время настоятелем Печерского монастыря был Никон, прозванный Великим. С его именем и связывают появление летописной традиции в обители. Его прямым учеником, по всей вероятности, и был Нестор. На основе более ранней летописи, которая велась в стенах митрополичьей резиденции, при соборе Святой Софии в Киеве, Никон в 1070-х гг. принялся составлять свою. Это и был тот самый Начальный свод, который историки считают непосредственным предшественником «Повести временных лет» Нестора, писавшейся в 1110-1113 гг.

«Повесть» легла в основание большинства известных русских летописей и до сих пор остается основным письменным источником знаний о древнейшей истории Руси. Она сохранила в себе не только более ранние летописные своды, но и подлинные документы X столетия. Киевский князь Святополк Изяславич открыл для старательного монаха-летописца княжеский архив и позволил переписать договоры Руси с Византией. Это был уже совершенно иной уровень историографии, а Нестора, следовательно, можно назвать первым русским профессиональным историком.

Основная идея «Повести временных лет» — идея Руси. Образ Русской земли встает на ее страницах многое множество раз, и само понятие «земля Русская» у Нестора весьма многозначно — это и страна, и государство, и народ, и отечество. Но это и нечто более масштабное: словами другого книжника XI в. митрополита Илариона, страна «ведомая и слышимая всеми четырьмя концами земли». Ощущение русской державности, величия красной нитью проходит сквозь все творение Нестора. Чувство особенности и уникальности судьбы Руси — настолько, насколько уникален исторический путь любой самостоятельной мировой цивилизации. Летописец, вглядываясь в прошлое, видел сквозь него будущее — великое без всякого преувеличения: безусловное региональное политическое лидерство, масштабную историческую миссию. Точнее, это было спокойное ожидание большого будущего. Без пафоса и страстных сентенций. Ожидание на основе знания. Но на чем основывалось и откуда бралось это странное знание в то время, когда и русского народа, как сложившегося этноса, еще не существовало, когда и само государство пребывало в зачаточном состоянии (хотя по размерам уже оставляло далеко позади любую страну западной Европы)?

Одно из значений слов «земля Русская» у Нестора, очевидно, является главным — с уточняющим добавлением: «земля Русская, люди христианские». Формально Русь была христианской вот уже век, на деле же православное население городов являло собой тонкую прослойку в массе по-прежнему темно-языческого сельского люда. Некрещеными оставались и целые племенные союзы. Может быть, Нестор и другие книжники, сидя в Киеве, не знали этого? Но об убийствах миссионеров язычниками в вятичских лесах они хорошо были осведомлены. Или же ученые монахи выдавали желаемое за действительное?

Так может показаться. В самом деле, Нестор (и его предшественники-летописцы) постоянно оперирует словом «русский», хотя ничего собственно русского, в нашем понимании, еще не было. Ни народа русского, ни языка, ни русской знаменитой души и русского же характера. Но летописец не мечтатель — скорее практик. В своих сочинениях древние книжники как раз и формировали это русское: религиозное, культурное, историческое самосознание Руси — все то, что является фундаментом нации. Но что-то все-таки уже было. То, что можно увидеть въяве, рассмотреть, распробовать — и ощутить тот самый вкус будущего.

Были «люди христианские». У Нестора это становой хребет не государства, не нации, а новой православной цивилизации, отпочковавшейся от византийской. «Люди христианские» — это та цивилизационная закваска, которая вскоре все тесто поднимет, и в итоге из печки выйдет то, что начало выпекаться на Руси в XIV в., а окончательно поспело к веку XVI-му.

«...Кого так любит Бог, как нас возлюбил? Кого так почтил Он, как нас прославил и превознес?» — восклицает летописец на страницах «Повести...», имея в виду землю Русскую. Со времен своего крещения Русь мыслится книжниками отдельным христианским миром, рассматривается в отстранении и от «жребия Симова» — исламского Востока, и от папского Запада, и даже от православной Византии. На Руси пересекаются пути, ведущие во все эти земли, но это всего лишь торговые и политические интересы, не более. Русская цивилизация будет говорить с Богом на своем языке, заведет с Ним свои отношения и будет служить Ему на свой манер. А это и есть то главное, что отличает мировые цивилизации друг от друга (если не учитывать такой тонкости, как различие представлений о том, кого или что считать Богом).

Признаки новой цивилизации были очевидны для древнерусского книжника. В том числе — ее отличие и независимость от Византийской. Византия для Руси не родная, пусть даже Царьград — центр мира и оттуда воспринята нами наша вера. «Греки до сего дня льстивы (лицемерны)», — лаконично отозвался о византийцах летописец. Для Византии христианская Русь — слегка укрощенный варварский сосед второстепенного значения. Для Руси Византия — не вполне добросовестный партнер, покушающийся на ее суверенитет и прочие государственные интересы. Очень быстро у киевских князей пропало желание копировать на Руси политические формы Византийской империи. Очевидно, в этом не было особой потребности. И без того князья и духовная элита ощущали паритет Руси и Византии: мы — равные. Но — другие. Киевская Русь не хотела становиться дубликатом Византии. У нее была иная политическая система совместного княжеского владения страной, которую позднее историки прозвали «империей Рюриковичей».

Можно предполагать, книжники на Руси считали эту систему гораздо более отвечающей духу христианства — братской любви. Старший киевский князь был для остальных одновременно братом и отцом, обязанным поддерживать справедливые отношения между ними. Сидя на своих «столах», Рюриковичи составляли «княжескую полифонию», голос каждого выводил свою партию в общей мелодии. В идеале братья-князья должны были явиться земным подобием нераздельного единства Лиц в совете Святой Троицы. Но идеал на земле невоплотим, и в истории Руси «империя Рюриковичей» осталась уникальным, однако неудавшимся политическим опытом. Поэтому, когда Византия в XV веке падет, Русь задумается о преемстве...

О самостоятельности русской цивилизации среди прочих летописцам говорила и складывавшаяся культура, опять же своя, неповторимая. Митрополиты-греки на киевской кафедре еще свысока посматривали на окультуренных «варваров» и значение придавали лишь привозному из Византии и Болгарии культурному продукту. Монахи верили в собственные силы Руси. Для греков прославляемые русские святые оставались сомнительными: митрополита Георгия в 1072 г. лишь явное чудо убедило в святости страстотерпцев Бориса и Глеба. У русских же книжников не было никаких сомнений: святые начальной Руси — князья, преподобные, мученики, безоглядно послужившие Христу, — еще одно свидетельство того, что земле Русской дарована великая судьба.

Очертания этой будущей судьбы находим в «Повести...». В апокалиптические времена Руси предстоит принять на себя удар «нечистых народов», противостоять им, как противостоит она кочевым хищникам уже несколько столетий — печенегам, торкам, половцам. Именно о Русскую землю стачивают они свои зубы, чтобы обессиленными раствориться в небытии. Мог ли летописец предвидеть скорое появление еще одной орды губителей — монголо-татар? Не только мог, но и предупреждал об этом не раз на страницах «Повести...»: кровавые свары князей и людское нечестие доведут страну до погибели. «Наводит Бог в гневе своем иноплеменников на землю», а Русь, «больше всех почтенная» Богом, и наказывается Им более других. Созвучие этих предупреждений Нестора и горьких покаянных слов книжников эпохи после монгольского нашествия полнейшее.

Нестор делал свои наблюдения на основе опыта минувших лет и современности. Он видел не только погибель, но и надежду. Прозревал Русь состоявшуюся, зрелую летами и мудростью, славную среди прочих царств-государств. В этом, как ни странно, и Россия нынешняя может видеть свою надежду. Ведь «большие ожидания» Летописца, ожидания большого будущего не исчерпаны Россией до сих пор. Кстати, в 2013 году исполняется 900 лет «Повести временных лет» преподобного Нестора.

Наталья Иртенина