Перед белым холстом

С живописцем Валерием Харитоновым беседует доктор филологических наук, арт-критик Капитолина Кокшенева.

Капитолина Кокшенева: Валерий Георгиевич, Вашу жизнь в искусстве я наблюдаю уже немало лет. Помню Вашу первую персональную выставку на Беговой, основой которой был цикл по «Божественной Комедии» Данте. В 1988 году она была выставлена в Италии. Уже тогда нельзя было не заметить Вашу удивительную творческую свободу, которая держится колоссальным трудом и мощным живописным мастерством. В тот момент, когда Вы стоите перед белым холстом, насколько Вы уже знаете, чем будет заполнено пространство Вашей картины?

Валерий Харитонов: Дантовский цикл действительно определил многое. Только поэма такой силы могла вытолкнуть меня из театра...

Капитолина Кокшенева: Из стен Малого театра или вообще из театра?

Валерий Харитонов: В основном я оформлял спектакли в Малом. Но свет нетварный и свет софитов имеют разную природу, а я, как художник, искал точку опоры в «невидимом». Понятно, почему Данте: в нем теологическая конструкция явно присутствует лишь в Рае, так что ни Ад, ни Чистилище, как поэтические фантазии, не были препятствием для публичного показа. Но надо было сформировать свой язык, не повторяя и не стилизуя ни Боттичелли, ни Дорэ, тем более, что иллюстрация, как функция книги, осталась в музейном прошлом. Поиск языка мистерий в живописи — это поиск, очерченный возможностями исключительно пластических средств. То-есть, отказавшись от сюжетного слова, мне надо было придти к слову мистерии, которая в Поэме характеризуется предельной нагнетенностью материи. На холсте адекватная ей форма определилась у меня в наслоениях разномасштабных фигур, словно спрессованных из разных временных и пространственных построений. Своего рода — принцип палимпсеста, где просвечивание предыдущего полустертого слоя работает как прием. И все-таки я не могу утверждать, что знаю, приступая к новой работе, чем будет в итоге наполнено пространство холста.

Капитолина Кокшенева: Всякий подлинный художник стоит перед проблемой Традиции. В разные исторические времена отношение к «составу традиции» менялось. Вы удивительно последовательны: еще в советские времена Вы манифестировали свою принадлежность к религиозному христианскому миросозерцанию. Правда, свое представление о сакральном, свое прикосновение к миру горнему и дольнему в ту пору Вы реализовывали через эллинизм, через культуру итальянского Возрождения («Божественная Комедия», «Троянский цикл»). Вы наполнили эти «старые формы» новой жизнью — в этих циклах картин, как и в более поздних (Библейский цикл и «Рим, век первый»), Вы будто преодолеваете земное тяготение, трансформируете само вещество бытия, даете надчеловеческое — легкое, летучее, стремительное, даже когда показываете меру падения человеческих душ в бесконечность ночи. Вы умеете просветлить Традицию, а свою верность «святым камням Европы» сохраняете до сих пор, чему свидетельство — настоящий успех последней выставки в Риме (май 2012). Где истоки такой верности? Вы не боитесь непонимания среди своих?

Валерий Харитонов: Традицию я не культивирую в себе специально. Это ведь так естественно жить ею, сохраняя при этом свободу. Но в ваш осторожный намек относительно «непонимания среди своих» следует внести ясность. Выставка в Риме, а точнее — в Ватикане была полностью подготовлена итальянской стороной, хотя благословлена она была покойным Патриархом Алексием II, написавшим еще в октябре 2008 года следующее: «С удовлетворением узнал о планирующемся проведении выставки работ российского художника Валерия Георгиевича Харитонова в Риме. Считаю важным тот факт, что выставка организуется совместно с Папским Советом по культуре.

Валерий Харитонов, как православный христианин, черпает свое вдохновение из Священного Писания и церковной истории. Надеюсь, что выставка его картин в Риме поможет нашим современникам на Западе лучше познакомиться с новым художественным творчеством в России, передающим от сердца к сердцу искания истины, размышления о Боге и человеке... Полагаю, что выставка станет одним из знаков православно — католического сотрудничества в совместном свидетельстве о христианских основах европейской культуры».

Мне трудно объяснить, чем было вызвано затем некоторое охлаждение к выставке на последующем этапе ее подготовки со стороны тех российских структур, которые обещали помощь. Не думаю, что возникло вдруг «непонимание», — скорее всего усталость с моей стороны что-то доказывать и что- то объяснять. Но выставка состоялась.

Капитолина Кокшенева: В Интернете была лишь информация в несколько строк, хотя персональная выставка современного русского художника в том же ватиканском дворце, где одновременно работала выставка Леонардо да Винчи, заслуживала, как минимум сюжета на телеканале. Ведь как бы то ни было, представляемые в Ватикане художественные проекты, музыкальные или выставочные, имеют определенный уровень. Как вообще была воспринята выставка итальянцами?

Валерий Харитонов: Был трехминутный сюжет об открытии на общеитальянском телеканале RAI-2, был серьезный анализ в прессе и в Интернете, был развернутый материал на девяти страницах с иллюстрациями в известном у нас журнале «La Nuova Europa». Однако уровень был задан выступлением кардинала Поля Пупара, одним из крупнейших богословов современного западного мира, Почетным Президентом Папского Совета по культуре, известным в России автором нескольких книг по философии культуры. И чтобы ответить на Ваш вопрос, придется привести выдержки из его довольно обширного выступления.

Открывая мою выставку, кардинал, в частности, сказал (простите мою нескромность за эту цитату): «Я имею честь участвовать в открытии этой выставки «Имени Твоему» великого русского православного художника Валерия Харитонова в этом Ватиканском дворце, в самом сердце города Рима Так, от «Ангела пустыни» до «Ангела утешителя», от «Иеремии» до «Песни песней», от «Иоанна Крестителя» до «Святых Апостолов Петра и Павла» и колористической выразительности «Глаголов вечной жизни», для нашего времени почти исчезнувших, — все представлено так, будто ты касаешься рукой невидимой вселенной, которая, благодаря его гениальной художественной креативности, высвечивается на наших глазах в циклах, посвященных Евангельскому слову...

В нашем эстетствующем обществе, в котором кажущееся преобладает во всех сферах жизни, восхитительное творчество Валерия Харитонова отсылает нас к собственной гуманистической идентичности. В его работах красота возвращается к своей фундаментальной, присущей ей роли в книге Бытия, и в устах Создателя превращается в чудесное утверждение, обращенное к только что Им сотворенному: «И увидел Бог, что это хорошо». Что отсылает к прекрасному утверждению Павла Евдокимова: «Не знание освещает Чудо, а Чудо освещает знание». В этом и состоит классический стиль дантового цикла Валерия Харитонова, который он сам характеризует как «мистерический экспрессионизм».

Итак, эта прекрасная выставка Валерия Харитонова, которая сегодня духовно объединяет Москву и Рим, вызывает в памяти утверждение, вложенное Федором Достоевским в уста князя Мышкина, которое я только что привел: «Красота спасет мир»... Так, благодаря искусству Валерия Харитонова, мы видим живой мост красоты между католической и православной церквами, как сердце тысячелетней европейской культуры, обогащенной дантовским видением Бога и человека на трудном пути от потерянного Рая к Раю, вновь обретенному. С Христом, лик которого одновременно божественный и человеческий, столь великолепно изображен нашим гениальным художником на холсте, который он сам назвал словами Иисуса из Евангелия: «Я с вами во все дни до скончания века».

Как видите, кардинал подчеркивает истоки именно русской культуры. Дальше в его слове были отсылки и к В. Соловьеву, и к о. Павлу Флоренскому. Вот и ответ на вопрос из разряда «свой — чужой».

Капитолина Кокшенева: Светоносность материи, ее художественная переплавка в бесконечно бытийствующую мистерию христианского мировидения даны во многих Ваших работах. Сама живопись для Вас — это борьба против распада мира, это восстание цветения и целостности против теплохладного и равнодушного существования, это мощный христианский натиск, буквально требующий от каждого, смотрящего на Ваши полотна, воспарения к идеальному и Высшему. Иногда кажется, что Ваше личное «я» растворяется в этом безначальном и бесконечном пространстве Священной истории и христианского символизма. Как свой авторский индивидуализм Вам удается так легко им подчинить?

Валерий Харитонов: И тема и материал несовместимы с выпячиванием какой-то особой индивидуальной манеры. Есть едва уловимая граница между экспрессионистически заостренным образом и — самодовлеющей формой. К счастью, самодостаточность формы достаточно эгоистична и криклива, чтобы остаться органичной в пространстве духовных сущностей. Для меня необъяснимое чудо уже в том, что сакральная тема сама, априори, исторгает из своего пространства все слишком самостное. Иконописцы не подписывали исполненные ими сюжеты, и у меня есть работы, в углу которых не поднимается рука оставить свой автограф.

Капитолина Кокшенева: В Ваших работах нет узнаваемых живописных пейзажей, Вы не изображаете внешние облики наших церквей, Вы не рисуете современные нам типажи русских людей. Тем не менее, как точно сказал Сергей Кусков, перед нами «ландшафт духа», где «Россия — не в этноантураже, но в мистической душе народа-нации». И все-таки, как Вы привязаны к нашей земле своим искусством?

Валерий Харитонов: Первым моим рисунком в два годика был отец, копающий картошку в послевоенное голодное детство. Привязан и маминой любовью, и ее первыми уроками живописи, воздухом пленэров на летней практике в художественной школе, любовью к близким, ко всему, что у нас возводится и разрушается, ко всей святости и кажущемуся идиотизму в нашей истории. Ведь за всем этим — Промысел, о котором мы часто забываем, бунтуя площадно или за стаканом водки. И, наконец, могилами родителей. Через них не только связь с будущим, но и с небом.

Капитолина Кокшенева: В современной культуре преобладают ремейк, цитатники, бесконечные сатиры на самих себя ради снижения и унижения смысла. Хорошо продаются или «продукты распада», или продукты вполне инфернальные, перформансы кошмаров и даже кощунств. В общем — анормальные, падшие, травмирующие и шокирующие...

Валерий Харитонов: Если Вы имеете в виду перформанс как форму некоего синтетического действа, то я видел всего один, запомнившийся на всю жизнь перформанс, который готовил упомянутый Вами покойный Сергей Кусков. Была страшная зима 1991 года. В звуковых абстрактно-бытовых композициях в заброшенном жилом квартале Москвы среди сугробов полыхали языки газовых факелов, отбойным молотком крошились в пыль стекло: была и античная по накалу мощь, и феерически пламенеющие образы... Откуда-то сверху падали горящие, обернутые словно в погребальные пелены, обинтованные поленья...

А он лежал на полу среди огня и цитировал Генона и Константина Леонтьева — мощный образ трагического бытия, построенный на шокирующем контрапункте. И еще капли красного вина на снегу, как капли крови, выплеснутые теми, кто пришел на это представление как на обычную тусовку, коих и тогда было немало. А в соседнем помещении, тоже с выбитыми окнами, шло вполне пасторальное представление глухонемых для глухонемых...

Зубодробильный образ времени в молчаливо-бесчувственной оправе. И это был Кусков, как теоретик культуры, оформивший вербально и концептуально целое направление художников- шестидесятников. У него все было глубоко и масштабно, но главное — без скандальной пошлости, которую он презирал, как продукт бездарности. Так что все зависит от калибра личности, которая под увеличительным стеклом, едва ли не большим, чем сцена театра, выявляет и уровень культуры и профессионализм.

Капитолина Кокшенева: Все Ваше искусство — это искусство бодрящей памяти о Начале Начал, о Слове. Ваше искусство — это «воспоминание о рае», это описание ситуации не «после развала», но того, что было «до руин», того, что преобразит мир через движение его от истории к «новому Небу и новой Земле». Ваши эсхатология и апокалиптика праздничны, торжественны, значительны (я говорю о таких полотнах как «Невидимое вечно», «И дал нам слово примирения...», «Против неба и пред тобою», «Сим победиши», «Люди Твои», «Языки, как бы огненные»). Все Ваши работы сцеплены накрепко с библейским Словом. Что дает Вам это Слово как художнику? Почему в век насквозь визуальный, Вы устремились в другую сторону: изобразительное искусство наполнили созерцанием Слова?

Валерий Харитонов: Может быть именно потому, что в нас стало подтаивать это Слово... Оно как бы переместилось в музей, став экспонатом истории словесности, лишившись при этом заглавной буквы, тогда как в нем — сама жизнь. Оно и было, как мы знаем из Евангелия, в начале всего. Говоря пафосно, художник имеет право на дерзость приблизиться к нему, ну а результат предстояния перед ним в каждом отдельном случае — есть тайна. И тогда, если художник вдруг ощутит, что Слово само ждало его, остается плененным им навсегда.