Тех, кто стоял после 1917 года у кормила государства, святитель Тихон предостерегал: «Власть может быть монархической или республиканской, кадетской или большевистской, но не должна она безнаказанно вызывать подобных беспримерных потрясений и разложения нравственных основ».
Год 1918-й в России стал временем прозрения для многих тысяч православных, которых до того можно было назвать «прохладными в вере». Ненависть новой власти к вековым русским традициям, осквернение Церкви, повсеместные злоба и вражда заставляли людей обращать сердца к тому, что одно только и могло дать опору в рушащемся мире — к вере, к Богу, к сокровищам не от мира сего. И вера их становилась горячей.
Зимой и весной большевики были неприятно поражены многотысячными крестными ходами москвичей, стягивавшимися из всех церквей к Красной площади, где патриарх на лобном месте служил молебен. В мае на Николу-летнего 400 тысяч человек, вооружившись крестами, хоругвями, иконами и пасхальным пением, собрались у Кремля. По словам писателя Бориса Зайцева, в тот день «воочию была видна древняя слава Москвы — церковная ее слава».
А в начале июня святитель Тихон отправился в Петроград, «колыбель революции». Эта пастырская поездка стала настоящим триумфом. Толпы народа под звон колоколов повсюду следовали за патриархом, который служил литургии в главных храмах города. Но несмотря на это религиозное «возрождение», первосвятитель с грустью констатировал: «Нельзя не заметить увядания этого города». Столица, из которой на всю страну распространилось большевистское безумие, теперь платила за это скорбями, слезами, унижениями. Руководитель братства православных приходов Петрограда Н. Рудницкий заверил патриарха, что все члены братства, если доведется, бестрепетно примут смерть и мученичество от богоборческой власти. В ответ владыка Тихон заметил: «Задача братства не в том только, чтобы воодушевлять на мучения и смерть, но и наставлять, как надо жить... Наше упование — это жизнь, а не смерть и могила».
Это была выстраданная им в долгих раздумьях и молитвах формулировка. Ею он и сам руководствовался во все годы своего патриаршества. Главной его задачей было все же уберечь Русскую Церковь. Церковь составляют люди. Они должны были жить и уметь выживать под прессом красной власти. Должны были сохранить и передать огонь веры следующим поколениям...
В 1918 г. Патриарх Тихон уже знал, чувствовал, предвидел, что большевики водворились в России надолго, что не скоро и не вдруг помилует грешную русскую землю Господь. «Ночь будет долгой» — так выразил он это чувствование перед самой смертью. Отныне для православных наступала пора величайшей осторожности в словах и делах, внимания к своей совести. Где можно поступиться, не кривя душой, не нанося урон Церкви, там следует это делать. Где нельзя — там за лучшее предпочесть смерть.
Страна, между тем, раскололась на красных и белых. В гражданской войне никто не щадил никого, потому что не было невиновных. Вина могла отыскаться за каждым, если смотреть под углом зрения какой-либо из правд — красной, белой, зеленой, иной. Те же, кто пытался стоять выше всех этих человеческих правд и вслед за Патриархом не делил народ на своих и чужих, для волков того времени оказывались виноватее прочих. Их тысячами мучили и убивали по всей стране порой самыми изощренными способами.
В конце августа, после покушения на В. И. Ленина, большевистские газеты объявили Патриарха Тихона одним из звеньев заговора против советской власти. Поместный Собор направил народным комиссарам протест против этой клеветы: «Святейший... принадлежит к тем духовным лицам, которые никогда не смешивали религию и политику, и в этом отношении высоко ставят свое архипастырское служение, возвышающееся над всякими партийными целями и всех призывающее к миру...» Это была правда. В конце октября в Москве начали распространяться листки с «Обращением Патриарха Тихона к Совету народных комиссаров в связи с первой годовщиной октябрьской революции». В том письме святитель четко выразил позицию Церкви: «Не наше дело судить о земной власти». Но повиновение гражданским законам не должно быть помехой исполнению законов Божьих — христианская совесть в любом случае предпочтет слово Божье, а не человечье. Если бы Патриарх Тихон поставил себе задачу «звать народ к топору» против большевиков, он преуспел бы в этом. Его голосу в одном только московском регионе внимали сотни тысяч православных. А по всей стране тех, кто с оружием встал бы на защиту Церкви и веры, набрались бы миллионы — это не считая тех, кто уходил в Белое движение.
Но звать к топору и подливать масла в огонь гражданской розни — не дело Церкви. Во взаимной вражде и ненависти, в политических страстях, высшей правды нет. Бойня Гражданской войны разорвала страну на цветные лоскуты — красные, белые, зеленые. Везде жили православные, в любых войсках были те, кто носил на груди крест. Соединить людей в мире могла только Церковь, тогда как политики не видели иного разрешения ситуации — кроме истребления части народа. Патриарх Тихон чувствовал, насколько глубоко «увлечение» русских большевизмом, понимал, что быстро эта болезнь не излечится. Спасение России святитель Тихон видел в духовном исцелении людей, а не в военной победе белых над красными. Эта победа без пробуждения христианской души народа ничего не дала бы тяжело больной стране. Обязательно переходи по ссылке чтобы купить nike air huarache купить http://allshoes.com.ua . Магазин в Киеве, AllShoes - ждет тебя в гости. Крутые кроссовки только у нас.
Через несколько лет на допросах в ЧК Патриарх Тихон скажет, что, как человек, морально он был на стороне Деникина и Колчака, но как глава Церкви не мог благословлять их. Человек имеет право на пристрастия, пастырь — нет. Но в том же Обращении к СНК Патриарх Тихон подверг власть имущих столь суровому, резкому обличению, какого не было в его посланиях ни до, ни после. Он напрямую говорил с теми, кто поставил любую совесть — христианскую или иную, вне закона. «Реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к Небу и вынуждает нас сказать вам горькое слово правды». «Мы переживаем ужасное время вашего владычества, и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней зверя».
Древнее право главы Церкви — заступаться перед правителями за опальных, гонимых, право «печалования». В Обращении к СНК Патриарх Тихон заявил об этом своем долге в полный голос: «Ныне... простираем мы наше слово увещания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности...».
Традиция диалога Церкви и государства имеет глубокие корни. Патриарх Тихон был готов вести разговор даже с богоборческим режимом. Однако он не обольщался, зная, что его «обличения вызовут... только злобу и негодование» большевиков. Принципиально аморальная власть попытки говорить с ней по-человечески не воспринимала. Точнее, интерпретировала их как посягательство на нее... с непременным вооруженным мятежом — так было проще вести антицерковную пропаганду. Ни мир, ни перемирие с Церковью советской власти были не нужны. «Мы не призываем к бунту, к бунту против власти, но только к борьбе против ее уродливых и преступных порождений...» — объяснял Патриарх. Тщетно... Само существование Церкви было для большевиков «контрреволюцией»: богослужение и проповедь — антисоветской агитацией, панихиды — актом неповиновения, крестный ход — бунтом.
Лето и половина осени 1919 г. — время наибольших успехов белых армий. Генерал А. И. Деникин наступал на Москву, армия Н. Н. Юденича подошла к Петрограду. Среди большевиков в обеих столицах нарастала паника: готовили фальшивые документы, прятали награбленное, избавлялись от партбилетов. Что мешало тогда Патриарху действительно призвать к свержению растерянных большевиков? Поражение одних и победа других в войне не означали бы умиротворения страны, угашения злобы и взаимной ненависти. В эти месяцы написаны два послания Патриарха Тихона к пастве, где нет ни слова об успехах белых войск, ни намека на удовлетворение неудачами красных. В обращении от 21 июля «с предостережением против мщения» святитель поставил высокую планку для христианина. Он призывает «сохранить в себе великое счастье незлобия и любви тогда, когда ниспровергнут твой враг и когда угнетенный страдалец призывается изречь свой суд над недавним своим угнетателем и гонителем». Этот призыв обращен и к крестьянину, обобранному вчистую красными продотрядами, и к горожанину, едва избежавшему застенка и пули в ЧК, и к белогвардейцу, видевшему в освобожденных городах «человекобойни» и горы изуродованных трупов, жертв красного террора.
Патриарх Тихон наверняка знал, что красный террор порождает ответную жестокость белых. Словами апостола Павла он зовет: «Не мстите за себя возлюбленные, но дайте место гневу Божию» (Рим. 12. 19). Месть — худшее дело для христианина, позорное, унижающее и омрачающее его действие. Патриарх просит не уподобляться безбожникам, варварам ХХ столетия, привычно использующим месть как орудие политической борьбы. Он возвышает голос: «Когда многие страдания, обиды и огорчения стали бы навевать вам жажду мщения, стали бы проталкивать в твои, православная Русь, руки меч для кровавой расправы с теми, кого считала бы ты своим врагом, — отбрось далеко, так, чтобы... никогда рука твоя не потянулась бы к этому мечу, не умела бы и не хотела бы найти его».
Был ли это призыв к белым войскам — остановиться, прекратить войну, смириться перед постигшим Россию крушением, принять суд истории как волю Божью? Невозможно понять эти слова святителя вне христианской историософии: историю мира вершит его Творец, и все в нем происходит либо по Его воле, либо при Его попущении. Объяснение слов об отвержении меча находим во втором послании, от 8 октября: «...никто и ничто не спасет Россию от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих...» Одолеют белые красных или нет — не это важно; сама их победа может быть неправедной и повлечь новые бедствия для России. Важно лишь то, что творится в душах людей. И если много еще в них нечистоты, если не готовы они повиноваться более Богу, нежели человекам, — горе народу.
Советская власть готовилась в те дни чуть ли не рухнуть под натиском белых армий, и едва ли не парадоксом звучит здесь призыв Патриарха к духовенству и мирянам: «...не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти, подчиняйтесь и ее велениям, поскольку (насколько. — Прим. авт.) они не противоречат вере и благочестию». Это евангельский путь воздаяния: кесарю — кесарева, Богу — Божьего.
Советские историки трактовали это послание Патриарха как вынужденную уступку, приспособленческий компромисс с якобы укрепившейся к тому времени большевистской властью. Еще одна ложь в череде многих других. Со стороны Патриарха это была не уступка, а ясный взгляд на историю и на Церковь: «установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение». Церковь же, созданная Сыном Божьим, принадлежит вечности.
Все семь с половиной лет своего патриаршества святитель Тихон оставался верен позиции миротворца, уберегающего Церковь от «распрей и раздоров» — от вмешательства в политику. Однако аполитичная лояльность православных была не нужна большевикам с их конкурирующей псевдорелигией. Напротив, все силы они прилагали к тому, чтобы Церковь страстно ринулась в политику — и тем вернее погубила бы себя. Вся церковная политика государства тех лет совершалась в провокационном стиле. Власть грубо «нарывалась» на отпор — ей нужны были эксцессы, активное сопротивление верующих. Особенно ясно это стало во время кампаний начала 1920-х гг. по вскрытию святых мощей и насильственному изъятию ценностей из храмов. Тогда по всей стране прошли суды ревтрибуналов, а подсудимыми были духовенство и миряне, обвиненные в сопротивлении власти. Угроза суда и расстрела нависла в 1922-1923 гг. и над арестованным Патриархом, названным по указке Ленина главой «обширного контрреволюционного заговора».
Суд не состоялся. Патриарх Тихон мог бы дождаться в тюрьме расстрельного приговора, с легкой душой умереть в венце мученика. Но его жизнь нужна была Церкви, оказавшейся на грани разгрома, и он выжил ценой поругания собственного имени. Условием освобождения было его письменное раскаяние в преступлениях против советской власти и выражение полной лояльности к ней. Он признал свою несуществующую вину и заставил себя и дальше нести крест патриаршества. Это был тактический ход, сродни кутузовскому отступлению из Москвы...
Через неделю после смерти Патриарха в апреле 1925 г. было напечатано его последнее обращение к пастве. До сих пор не утихли споры, насколько «Завещание» подлинно и какова степень вмешательства в его текст чекистов. Но смысл послания лишь повторяет то, что Святейший не раз высказывал прежде: «Пора понять верующим христианскую точку зрения, что «судьбы народов от Господа устрояются», и принять все происшедшее как выражение воли Божией. Не погрешая против нашей веры и Церкви... не допуская никаких компромиссов или уступок в области веры, в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к советской власти...»
Святитель Тихон четко обозначил тот предел, дальше которого отступать невозможно. Церковь, переступившая через Христа, была бы уже не Церковью, а сборищем разбойников. Все компромиссы в области политики — ничто по сравнению с нарушением этого рубежа веры...
История — это весы, на которых взвешиваются люди и их дела, и чья чаша перевесит — за тем и окажется будущее. Тех, кто стоял у кормила государства, святитель Тихон предостерегал: «Власть может быть монархической или республиканской, кадетской или большевистской, но не должна она безнаказанно вызывать подобных беспримерных потрясений и разложения нравственных основ». Большевики проиграли историю в самом начале, выбрав тупик. На одной чаше весов был Патриарх Тихон со своей Церковью, — смиренный, любвеобильный, величественный старец с добродушным лицом, усталым, печальным взором и тихой улыбкой. На другой чаше — вся чугунная мощь «товарищей маузеров». Чаша Патриарха перевесила, потому что он держал на руках «бремя всего народа».
Наталья Иртенина
Патриарх Тихон: традиция диалога церкви и государства
Патриарх Тихон: традиция диалога церкви и государства