Баронессу Надежду Филаретовну фон Мекк многие считали особой замкнутой и надменной. В ней трудно было не заметить острый ум и предприимчивость, но бури страстей, сотрясавшие внутренние бездны миллионерши, оставались неведомы окружающим. А ведь именно с ее именем связана история любви великого Петра Ильича Чайковского.
Слишком уж обманчивой была горделивая осанка этой уставшей деловой женщины — владелицы огромного состояния. Да что говорить о посторонних, когда даже собственные дети за немногословностью и внешней суровостью матери, больше всего на свете любившей уединение, порой, не могли разглядеть чуткую, трепетную душу, способную на великую любовь. Первым в своей жизни Надежда Фроловская нежно и преданно полюбила отца, с детства пробудившего в ней страсть к музыке. Стараясь не огорчать батюшку, она во всём следовала его советам. Доброму же, попечительному Филарету Васильевичу Фроловскому, небогатому смоленскому помещику, не терпелось побыстрей увидеть свою дочь замужней, а, следовательно, более или менее пристроенной. Определённых чувств к посватавшемуся избраннику отца девушка не испытывала, слишком уж она была юна. Но благовоспитанный, добросердечный Карл фон Мекк, с честью носивший громкий титул барона, по мнению Филарета Васильевича был вполне достоин руки его дочери, и судьба 17-летней Надежды была решена: свадьба состоялась в январе 1848 года.
Карл Фёдорович фон Мекк, бывший на десять лет старше своей невесты, происходил из старинного немецкого рода, в конце XVI века перебравшегося в Лифляндию из Силезии. В 1844 году Карл окончил в российской столице институт путей сообщения и поступил на службу дорожным инженером. В первые годы своего замужества новоиспечённая баронесса фон Мекк не знала особого достатка. Жизнь на Смоленщине, в провинциальном Рославле и следовавшее друг за другом рождение детей оставили о себе довольно тоскливые воспоминания: «...Мой муж служил на казенной службе, которая доставляла ему тысячу пятьсот рублей в год — единственные, на которые мы должны были существовать с пятью детьми и семейством моего мужа на руках... Хозяйство было, конечно, также все на моих руках. Работы было много, но я не тяготилась ею».
Однако не по годам благоразумная баронесса фон Мекк видела свою миссию не только в продолжении славного рода, в чём значительно преуспела, но и в достижении материального благосостояния, столь необходимого для неуклонно растущего семейства. В 1860 году под нажимом Надежды Филаретовны барон сменил спокойствие государственного служащего со скромным жалованьем на риск коммерческого предприятия. Значительно позже, в письме своему гениальному другу, баронесса нашла яркие краски для описания первоначального прозябания супруга и своего весомого участия в коренном переломе ситуации унизительного безденежья: «Я не знаю, Пётр Ильич, знаете ли Вы, что такое казённая служба? Знаете ли, что при ней человек должен забыть, что у него есть разум, воля, человеческое достоинство, что он должен сделаться куклой, автоматом. Вот этого — то положения моего мужа я не в состоянии была выносить и, наконец, стала просить, умолять бросить его службу, а на замечание, что тогда нам нечего будет есть, я отвечала, что мы будем трудиться и не пропадем, но когда он, наконец, согласился исполнить мою неотступную просьбу и вышел в отставку, мы очутились в таком положении, что могли проживать только на 20 копеек на всё. Тяжело было, но я ни на минуту не жалела о том, что сделано».
К моменту описываемых событий Россия испытывала острейшую нехватку железнодорожного транспорта, огромная империя располагала вопиюще неразвитой сетью железных дорог, и таким прискорбным положением дел дипломированному инженеру-путейцу грех было не воспользоваться. Вначале Карл фон Мекк вступил в Общество Саратовской железной дороги, ставившее своей целью связать рельсами Москву и Саратов. А через три года замеченные в Карле Фёдоровиче честность, работоспособность и профессионализм позволили ему стать компаньоном самого П. Г. фон Дервиза в деле строительства Московско-Рязанской железной дороги. На этом поприще его ждал головокружительный успех и баснословная прибыль. Построенная дорога стала одной из самых доходных в России и породила шутку, в которой, как водится, было больше правды: «Если Магомет нашёл в Мекке свою погибель, то Дервиз — своё спасение».
Надежда Филаретовна без устали помогала мужу в его делах — вела деловую переписку, составляла контракты, а ещё занималась уральским металлургическим заводом, сахарной фабрикой и, конечно, домом, в котором воспитывалось одиннадцать детей. О такой энергичной, деятельной жене можно было только мечтать. И Карл фон Мекк вполне отдавал себе отчёт в степени своего везения, поощряя все прихоти супруги. Эта сильная женщина, неистово боровшаяся за место под солнцем, самые сокровенные уголки своей сложной души, однако, трепетно сберегала для наслаждения музыкой, находя в ней всё самое прекрасное, ради чего, собственно, стоило жить и так упорно трудиться.
Став сказочно богатой, она могла себе позволить ежедневные музицирования с приглашёнными исполнителями, и степень её осведомлённости по музыкальной части поражала профессионалов, с которыми хозяйка дома любила вступать в многословные дискуссии. Ещё баронесса была обуреваема страстью к перемене мест, благо сколоченное состояние позволяло с лёгкостью перемещаться по Европе в собственном вагоне, останавливаясь в собственных домах. Сюда Надежду Филаретовну манило средоточие духовной и культурной жизни, к которой она испытывала непреодолимую тягу. Домой, к своим детям, оставленным на попечение многочисленной прислуги, баронесса фон Мекк возвращалась насыщенная впечатлениями от соприкосновения с высоким искусством самых выдающихся деятелей своего времени...
Скоропостижная кончина Карла фон Мекка в начале 1876 года превратила его вдову в полновластную владелицу многомиллионного состояния — отличного помощника в повторном устройстве личной жизни и не менее преданного союзника в удовлетворении самых высоких духовных потребностей. Надежда Филаретовна предпочла последнее. Никогда не питавшая иллюзий по поводу своей внешности, 45-летняя баронесса теперь старалась и вовсе обходить зеркала стороной, чтобы не видеть этот потухший взгляд, увядшее лицо, высокую нескладную фигуру.
Как-то она собралась на концерт, в программе которого значилась симфоническая поэма по драме Шекспира «Буря». Пётр Ильич Чайковский — автор поэмы — уже слыл талантливым композитором, и баронессе не терпелось составить о нём собственное мнение. Услышанное поразило её в самое сердце, заставило испытать настоящий восторг. Этот Чайковский угадал её самые сокровенные представления о гармонии и своими дивными созвучиями выстроил, наконец, хрустальный замок мечты, неясные очертания которого так долго не давали ей покоя. Ошеломлённая, она не слышала бурных оваций, разразившихся по окончании исполнения симфонической поэмы, плохо запомнила смущённого композитора, неловко раскланивавшегося перед восторженной публикой...
В мае 1876 года первое потрясение баронессы усилилось впечатлением от Первого концерта Чайковского. Как, каким образом подслушал он музыку её души?! В твёрдой убеждённости, что Пётр Ильич не имеет соперников на современном музыкальном Олимпе, немного поколебавшись, она решила обратиться к нему с заказом. Для композиторов, часто едва сводивших концы с концами, работа такого рода являлась обычной практикой. Чайковский не составлял в этом смысле исключение, поэтому справился с щедро оплаченным заказом быстро и с большой готовностью. К исполненной музыкальной транскрипции он приложил несколько строк своей искренней благодарности, не ведая ещё, что положено начало продолжительной и, пожалуй, самой поразительной эпистолярной истории.
Ликующая, забывшая о хандре баронесса испытала сладкое чувство сопричастности к таинству гениального творчества. Композитор оказался в фокусе её самого пристального и ревностного внимания, из разрозненной информации она трепетной рукой пытается слепить образ своего кумира и наслаждается этим священнодействием. Но чего же в нём всё-таки больше — ещё не исчерпанного до конца материнского инстинкта защищать, направлять, пестовать (баронесса была почти на 10 лет старше композитора), или огромной, таинственной, только что пробудившейся силы женской любви? Она сама не знала ответа на этот вопрос и немного побаивалась его, но «буйная слепота страстей» полностью овладела Надеждой Филаретовной. Ненасытный голод благодетельницы удачно сочетался с финансовыми трудностями композитора, а благородство намерений баронессы мягко драпировало подлинные истоки её меценатства.
Время от времени до Надежды фон Мекк доносились слухи о более чем предосудительных нравах, царящих в близком окружении Николая Рубинштейна, которому она тоже когда-то оказывала материальную поддержку. Чайковский принадлежал этому кругу, но восхищённая баронесса не оставляла сомнениям никаких шансов. Она околдована своим кумиром, в чём признаётся ему почти в каждом письме. Однако дальше оживлённой переписки дело не идёт, корреспонденты не торопятся взглянуть друг другу в глаза. «Было время, — пишет Чайковскому Надежда Филаретовна, — что я очень хотела познакомиться с Вами. Теперь же, чем больше я очаровываюсь Вами, тем больше я боюсь знакомства — мне кажется, что я была бы не в состоянии заговорить с Вами <...> Теперь я предпочитаю вдали думать о Вас, слышать Вас в Вашей музыке и в ней чувствовать с Вами заодно...». Возможно, в этих словах скрывались невольное кокетство и неуверенность баронессы в её женской неотразимости, но Чайковскому такой расклад пришёлся по душе.
Однажды в своё очередное восторженное послание композитору Надежда Филаретовна вложила целую пригоршню золотых рублей, которая, к её удовольствию, Чайковского вовсе не смутила. «Вы — единственный человек в мире, у которого мне не совестно просить денег, — бесхитростно пояснил он свою позицию в ответном послании. — Во-первых, вы очень добры и щедры; во-вторых, Вы богаты. Мне бы хотелось все мои долги соединить в руках одного великодушного кредитора и посредством его высвободиться из лап ростовщиков». Спокойно-деловитое принятие Чайковским финансовой поддержки баронессы подтолкнуло её придать своей помощи форму регулярно выплачиваемой субсидии в размере пятисот рублей в месяц. Эта огромная по тем временам сумма полностью избавляла композитора от забот о хлебе насущном. Баронесса спешит уточнить: «Я не ставлю никакого срока моей заботливости о всех сторонах Вашей жизни. Она будет действовать до тех пор, пока существуют чувства, нас соединяющие...». Идея ежемесячных выплат, несомненно, подарила Надежде фон Мекк фантастическое ощущение власти над гением, но даже наедине с собой она стыдилась признаться себе в этом.
Постепенно переписка творца и его покровительницы делалась всё раскованнее, откровеннее. Сколько же было излито на бумагу мыслей, сомнений, впечатлений, чувств! Кажется, ещё немного и щедрая баронесса дотянется до святая святых, до самого сердца творческой лаборатории гения, но пропуск туда не выписывает даже дружественная рука, и Надежда Филаретовна неожиданно поняла это с отрезвляющей ясностью. Она ждала абсолютного слияния душ, а вместо этого получила вдруг по-детски растерянное покаяние Петра Ильича в его свершившейся помолвке с некой девицей Антониной Милюковой — преданной поклонницей, к которой он совершенно равнодушен и на которой вынужден жениться по причине... Впрочем, никакой особой причины не было, он просто решил быть как все.
С приближением дня свадьбы совершённая ошибка стала казаться Чайковскому всё боле и более чудовищной. Он был на грани отчаяния. Тем не менее, венчание состоялось в июле 1877 года и сделало новобрачных самыми несчастными людьми на земле. Надежда фон Мекк не стала разбираться в причинах разразившейся катастрофы. Сердце её ликовало, когда глаза пробегали по строчкам, писанным рукой измученного друга: «...я вдруг почувствовал, что не только она не внушает мне даже простого дружеского чувства, но что она мне ненавистна в полнейшем значении этого слова». Безраздельное царствование баронессы в судьбе композитора вновь обрело утраченную было устойчивость.
Под предлогом деловой поездки Чайковский сбежал от жены в Петербург, а затем долгие месяцы, не без поддержки своей благодетельницы, скитался по Европе, восстанавливая пошатнувшееся душевное равновесие. А когда в апреле 1878 года Чайковский, наконец, пересёк российскую границу, радостная Надежда Филаретовна уговорила друга отдохнуть и в её любимом доме в Симаках, что под Браиловым, окружённом чудесным парком. В гостеприимных Симаках Чайковский побывал не единожды, здесь же произошла нечаянная, до крайности смутившая обоих встреча хозяйки и её гостя. Как-то их открытые коляски, двигаясь навстречу друг другу, встретились во время прогулки. Пётр Ильич машинально приподнял шляпу, Надежда Филаретовна испуганно отвернулась, но, кажется, счастливее момента в её жизни ещё не было.
Всё чаще звучит на концертных площадках музыка Чайковского, всё более громкой становится его слава. Он теперь вхож в самые блестящие гостиные Петербурга, и даже пользуется покровительством императорского семейства. Высокое признание радует и немного тревожит баронессу. Как и всякая любящая женщина, она не желает делить своего возлюбленного ни с кем, но гордо старается умолчать об этом. В продолжавшейся бурной переписке они по-прежнему взахлёб делятся друг с другом размышлениями, музыкальными впечатлениями, и баронесса с жадностью ловит в письмах друга подтверждения их духовного единения. «Я чувствую тогда, — признаётся она Чайковскому, — что я не совсем одна на свете, что есть сердце, которое чувствует, как я». В свою очередь Пётр Ильич не скупится на слова восхищения в адрес своей благодетельницы, однако, своим чутким слухом баронесса улавливала в них ноту лишь вежливой благодарности.
После дерзкого убийства Александра Освободителя пульс жизни в стране теряет свой привычный ритм. Баронесса несёт миллионные убытки, но её хозяйская рука всё ещё крепко сжимает вожжи управления семейным кланом, и последнее слово в его недружном многоголосье по-прежнему за ней. Вот только в письмах её композитору теперь слишком много озабоченности проблемами семейными и материальными, гению эти темы скучны, он в них слишком плохо разбирается. Нисколько не смущаясь, Пётр Ильич пишет своей стареющей подруге о намерении приобрести усадьбу в двух верстах от небольшого городка Клин Московской губернии. Это известие ещё не в состоянии разрубить божественную связующую нить. Со слезами на глазах баронесса всё ещё верит, оправдывает, любит, но как же она устала от любви, потребовавшей от неё столько душевных сил и теперь принявшей незатейливые очертания денежного мешка, в который время от времени можно запускать руку. Смириться с таким унизительным положением она, грезившая стать музой гения, решительно не могла.
Раздавленная, опустошённая, истерзанная болезнями Надежда Филаретовна фон Мекк берётся за перо и с холодным спокойствием сообщает своему недавнему божеству, что разорена и не имеет более никакой возможности поддерживать его творчество материально. Композитор спешит заверить благодетельницу, что деньги — не главное в их отношениях: «Я рад, что именно теперь, когда уже Вы не можете делиться со мной Вашими средствами, я могу во всей силе высказать мою безграничную, горячую, совершенно не поддающуюся словесному выражению благодарность. Вы, вероятно, и сами не подозреваете всю неизмеримость благодеяния Вашего!» Благодарность... Опять эта набившая оскомину благодарность...
С равнодушной усталостью, издалека, Надежда фон Мекк наблюдала за триумфом человека, для которого она жила и которого понимала как никто из этих людей, толпящихся теперь вокруг трона его славы. А Чайковский, оскорблённый недосказанностью, не находил себе места, пытаясь разобраться в причинах внезапного охлаждения баронессы. Но всё было кончено, Надежда Филаретовна безмолвствовала, и над прахом её странной любви звучало великолепие Патетической симфонии, посвященное легкомысленному, недалёкому Владимиру Львовичу Давыдову — любимому племяннику Чайковского. После неожиданной кончины Чайковского в октябре 1893 года менее трёх месяцев оставалась Надежда Филаретовна на этой земле, показавшейся ей, скорее всего, безжизненной пустыней, а затем тихо последовала за своим кумиром в тот мир, где святость любви недосягаема для порочных страстей и власти денег.
Елизавета Газарова
Надежда Мекк: Предпочитаю вдали думать о вас...
Надежда Мекк: Предпочитаю вдали думать о вас...