Все чаще мировой экономический кризис рассматривается как часть системного кризиса, который охватывает все человечество как вселенский организм. Мы наблюдаем кризис науки. В XIX-XX вв. были сделаны колоссальные прорывы в физике, химии и биологии, обеспечившие индустриальную революцию, расширившие знания человека о Вселенной, от микро- до мега-измерений. Но с 1970-х гг. развитие фундаментальных наук тормозится. В рамках постиндустриальной парадигмы наблюдается однобокое развитие отдельных технологий производства средств потребления, не создающих стоимость и не вносящих вклад в общественное благо.
Мы наблюдаем кризис культуры. Открытия рубежа XIX-XX веков, казалось бы, создают колоссальные возможности для искусства. Однако эстетика изобразительной культуры и театра, а затем и архитектуры упрощается и универсализируется, утрачивая признаки цивилизационной принадлежности. Меняется предназначение массовой культуры: она не развивает высшие эстетические эмоции, а пробуждает примитивные инстинкты. Цели художественного совершенства и гармонии замещаются фетишем самовыражения. Это происходит на фоне произвольной смены понятийного аппарата: термин «культурное наследие» понимается расширительно; реставрация в архитектуре подменяется консервацией, т. е. восстановление классических форм считается «дурным тоном».
Мы наблюдаем социальный кризис. Усугубляется стратификация богатых и бедных стран с повсеместным сокращением рождаемости. Дефицит продовольствия в странах Третьего мира объясняется истощением ресурсов, но фактически его причины: а) беспрецедентная, ничем не сдерживаемая монополизация производства жизненно необходимых продуктов питания и лекарственных средств в руках узкого круга мега-корпораций; б) сокращение посевных площадей; в) расслоение покупательской способности, проистекающее из условий экономической глобализации.
Мы наблюдаем кризис морали. По социологическим данным, в индивидуальных иерархиях ценности на поверхность с большим отрывом выходят эгоистические императивы (личное здоровье, комфорт, богатство, карьера, признание), оставляя на заднем плане долг перед родиной, трудовое отличие, семейную гармонию, мир, любовь. Форсированное разрушение традиционных обществ в арабском мире начинается массовым искушением, а завершается массовыми бедствиями, и этот пример не осознается другими цивилизациями: сам термин «сострадание» вышел из употребления.
Все эти тенденции развиваются в мире, в котором множатся глобальные институты, в том числе с профильной ответственностью за предотвращение голода, болезней, за предупреждение войн. Как ни парадоксально, в приоритетах множества транснациональных неправительственных структур записана защита прав человека, связанных с индивидуальной самореализацией, но не упоминается право человека на жизнь.
Более того, еще с 1980-х гг. на уровне глобальных институтов все более регулярно утверждается, что выживанию человечества угрожает рост народонаселения. По существу, в качестве альтернативы созданию стоимости, обеспечивающей выживание человечества, предлагается целый диапазон способов сокращения или предотвращения рождаемости. Эта постановка вопроса противоречит не только христианской этике, но и постулатам всех авраамических религий.
Голос христианства все слабее слышен на мировой арене. Это не удивительно, поскольку мировые институты произвольно уравнивают традиционные религии с институционализированными ересями, языческими и демонологическими культами первобытных племен и новейшими лжепророческими сектами, искусственно выращенными по геополитическим соображениям за последние 150 лет. В новой фазе так называемой постиндустриальной эры глобальные институты и псевдо-благотворительные фонды целенаправленно подпитывают гностические культы, одновременно пытаясь производить раскольническую «селекцию» традиционных верований, навязывая духовенству и мирянам мизантропическое мировосприятие.
Испытания, пережитые в ХХ веке, стоили православной вере тяжких безвозвратных потерь. В то же время лишения кристаллизовали систему ценностей. Сегодня православной цивилизации есть что сказать мировому сообществу, запутавшемуся в страстях и в легких рецептах ответа на реальные вызовы.
В мире миссия русской православной цивилизации не просто востребована: она сущностно необходима. По той причине, что в глобальном мире зияет вакуум смыслов и эрозия ценностей; что другие мировые центры религиозной этики пребывают в разладе и смятении; что русская душа смущена, но не повреждена в своей сердцевине и остается неравнодушной к бедам соседей по планете.
Две формы одного искушения
Цивилизации, составляющие человечество, имеют как разный возраст, так и разнородный опыт самосохранения. В легендах о погибших цивилизациях, передающихся поколениями устно и письменно, причиной гибели всегда признается возникновение пропасти между высшими сословиями (политической элитой) и большинством народа.
Кризис европейских монархий, начавшийся в XVIII веке, был следствием не только развития промышленного капитала, но и консервации сословных барьеров, попыток земельного дворянства искусственно сдерживать «энергию снизу», жаждущую воплощения. Второй предпосылкой стало возникновение американской протоцивилизации — новый процесс, в котором импульсы протестантских групп соединились с интересами активных личностей, которым по самым разными причинам было тесно в Европе.
Как якобинское восстание во Франции (в процессе которой крупное земельное дворянство в целях приспособления противопоставило себя духовенству, декларируя отказ от уплаты церковной десятины), так и создание Северо-Американских Соединенных Штатов было подготовлено так называемой «эрой Просвещения» — тем периодом, когда в философии из английского утилитаризма выросла французская материалистическая метафизика, когда в писаное право Европы была введена свобода совести, когда церковь, еще не отделенная от государства, уже представлялась обузой, лишним элементом общества, целому ряду новых сословий.
В этот период великих искушений — одновременно когнитивных и материальных — в европейской философии возникает целая группа течений, интерпретирующих развитие вне Божественного начала, выводящих его непосредственно из человеческого разума и воли. С одной стороны, развиваются так называемые прогрессистские учения, выводящие этику из накопления естественнонаучных знаний и экономических успехов индустриальной эры. В этих представлениях человек ассоциируется с совершенной машиной, превосходящей по дифференцировке другие биологические виды. Под влиянием этого течения, в Англии и Германии близкого к истэблишменту, в России формируется направление, с легкой руки Ивана Сергеевича Тургенева (рано увидевшего его разрушительный общественный потенциал) названное нигилизмом. «Теория разумного эгоизма», которой оно придерживается, созвучно британским позитивистам-эволюционистам, однако развивающаяся из него школа приобретает более выраженную антиклерикальную направленность, и более радикально противопоставлено одновременно этике и эстетике («Разрушение эстетики» Дмитрия Писарева).
С другой стороны, в тот же период европейское общество уходит в мистику: отход от религиозного мировосприятия возбуждает интерес к гностике, которая дает дополнительный толчок нигилистическим общественным течениям. Михаил Бакунин, идеолог русского анархизма и певец люмпена (босячества), был уже непосредственным выразителем гностических идей: «Позвольте нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть вместе и творческая страсть».
В 1890-х годах в Европе из оккультизма вырастает направление, которое не только отрицает этику авраамических религий, но и намеренно создает его ультра-дионисийскую, откровенно демонологическую антитезу, наиболее завершенно представленную «Телемой» Элистера Кроули. И в тот же период европейское и американское общество «заражаются» интересом к гностическим восточным верованиям, причем посредниками служат британские колониальные чиновники, исповедующие мальтузианство и распространяющие оккультные концепты под видом истинного духовного знания. Общие знаменатели этих произвольно избранных и трансформированных восточных философий — этернализм (т. е. отрицание как Творения, так и Страшного Суда); онтологическое и этическое равновесие сил «света» и «тьмы» (и следовательно — отрицание абсолютной Правды); стирание граней между человеком и остальной природой (отрицание представления о человеке как об образе и подобии Божьем).
Агностицизм, выросший из мизантропической германской философии, становится общей платформой для генерирования наиболее радикальных форм прогрессизма, с апелляцией к дохристианским романтическим верованиям, ставящим свободную волю вождя-завоевателя выше Творца, и столь же радикальных форм нигилизма, отвергающих государство как институт. На заре ХХ века мировая общественная мысль оказывается в когнитивной ловушке. Вакуум веры, по тогдашнему наблюдению Г. К. Честертона, заполняется суевериями. Искусственное противопоставление ультра-индустриалистского прогрессизма и самоуправленческой идиллии, выраженное в художественной литературе («Пятьсот миллионов бегумы» Жюля Верна«), готовит почву для социальных потрясений невиданного масштаба. Русская интеллигенция, поддавшаяся «европейничанью» (Н. Я. Данилевский), увлекается романтикой обоих видов и вместе с западными мыслителями на практике готовит государство к войне, а общество — к расколу.
Сегодня представляется особенно важным вспомнить о том, что радикальные направления русской общественной мысли начала ХХ века, составлявшие целый веер антирелигиозных мировоззрений, как материалистических, так и мистических, возникли не сами по себе, а были импортированы и применены к иному, не европейскому, цивилизационному субстрату; что ни измена государственных чиновников, ни финансовая поддержка революционных групп из-за рубежа не оказали бы никакого влияния, не будь элита и контрэлиты сенсибилизированы (предрасположены) к иррациональному и антитрадиционному политическому выбору.
Константин Черемных
Кризис мировых смыслов и необходимость православного ответа
Кризис мировых смыслов и необходимость православного ответа