Композитор Валерий Гаврилин: символический капитал русской цивилизации

«Если художник тянется к свету — время его не согнет. Даже на крутых откосах деревья вырастают прямо» — этот афоризм композитора Валерия Гаврилина иллюстрирован его собственной жизнью.

Склоны его судьбы казались столь отвесными... На таких не только вырасти — трудно даже просто удержаться, не свалившись в пропасть. А он вырос высоко и в любви народной, и в официальном признании. Еще не достигнув тридцатилетия, получил Государственную премию имени Глинки. За высокой наградой последовали другие: Премия Ленинского комсомола, Госпремия СССР, звания народного артиста и заслуженного деятеля искусств. Балет Гаврилина «Анюта», завоевав русскую публику, был поставлен в Неаполе на сцене театра Сан-Карло и назван лучшим спектаклем года в Италии, телеспектакль с ним купили 114 телевизионных компаний мира...

Такова вершина этого могучего дерева. Что же можно сказать о корнях? Вот детское воспоминание праздника из записных книжек композитора: «пекли пироги из крапивы, лебеды и чего-то еще»; вместо масла — восковые свечи. А праздновали-то Рождество. Среди войны, в стране воинствующего атеизма. Много лет спустя композитор скажет: «Атеизм — это тонкий слой льда, по которому один человек может пройти, а целый народ провалится».

Семья Гаврилина особенной религиозностью не отличалась, просто во времена его детства в деревнях еще не угасла традиция народной веры, помогающая людям вынести самые страшные испытания. А их на долю одаренного мальчика выпало немало. Не успели оплакать отца, погибшего на войне, как в дом пришло новое горе. По чьему-то доносу арестовали мать. Маленького Валерия отдали в детский дом. Казалось бы, что может быть хуже? Но пути Господни воистину неисповедимы, и человек может найти себя там, где другие теряют. Именно в детском доме одиннадцатилетний мальчик впервые увидел рояль и начал играть на нем. Казенное заведение оказалось образцовым. В нем были и хор, и оркестр народных инструментов, и даже хореографический кружок. Впоследствии, вспоминая свое детство, композитор пришел к выводу, что «жизнь в детдоме — лучшая система воспитания ребенка, т. к. положительный характер человека всегда воспитывается делом и никогда — праздным времяпрепровождением».

Думается, ему просто очень сильно повезло с окружением. Самой крупной удачей стало общение с Татьяной Дмитриевной Томашевской — пианисткой и преподавателем ДМШ. Валерий сам подошел к ней, прося научить его играть на фортепьяно. Кроме этого, он играл на кларнете. По воспоминаниям учительницы, учился он «с благоговением», схватывал на лету, да еще отличался редким трудолюбием. Как-то в детдом приехали с концертом ленинградские музыканты. Им показали чудо-мальчика, который сочиняет музыку, не зная нот. Его выступление глубоко впечатлило профессионалов. В итоге, вместо фабрично-заводского училища, куда шли все детдомовцы, Гаврилина рекомендовали в элитную спецшколу при Ленинградской консерватории.

Будущий композитор сдал вступительные экзамены, но столкнулся с неожиданной трудностью. Мать, сидящая в тюрьме, категорически воспротивилась его выбору профессии музыканта. «Мама считала это занятие недостойным приличного человека», — вспоминал Гаврилин. Женщина хотела видеть сына ветеринаром, а без ее разрешения несовершеннолетний Валерий не мог начать обучение. За уговоры взялась Т. Д. Томашевская. Она несколько раз ездила в тюрьму, приводя различные резоны. Наконец, Клавдия Михайловна Гаврилина сдалась. Валерий начал учиться в Ленинграде — сначала по классу кларнета. Вскоре в школе открылось композиторское отделение. Счастью мальчика не было предела... Впереди ждали вступительные экзамены в консерваторию. Валерий смог достойно пройти это испытание и был зачислен на композиторское отделение. Теперь судьба, казалось бы, улыбнулась деревенскому мальчику. Но именно в консерватории впервые проявился тот конфликт, который, с одной стороны, помог быстрому формированию композиторской индивидуальности Гаврилина, а с другой — подорвал его здоровье и привел к преждевременной смерти.

С первых же дней обучения в консерватории композитор почувствовал себя абсолютно чужим среди студентов, владеющих различными новомодными техниками и ясно представляющими себе вехи будущей карьеры. Его горячее стремление к «братству» и «душевности», удовлетворенное и в детдоме, и в интернате при консерваторской десятилетке, теперь выглядело смешным и нелепым. Да и творчество его не вызвало восторга у коллег. Его обвинили в мещанстве и дурном вкусе, ведь он стремился вывести в большую музыку интонации среды, взрастившей его. Плачи женщин, получивших похоронки, опасно-разгульное деревенское веселье и ту самую неистребимую народную веру...

Между тем, дела в консерватории шли все хуже. Стремясь избавиться от одиночества, композитор женился на своей бывшей воспитательнице из интерната при десятилетке Наталии Штейнберг. Она стала любовью всей его жизни. Женившись, Гаврилин, как человек ответственный, бросился на заработки, чтобы содержать жену и новорожденного сына. Хватался за любую работу — от руководителя кружка до тапера. Времени на учебу стало катастрофически не хватать. Его педагог — завкафедрой Олег Евлахов — и раньше-то не поддерживавший наивные, как ему казалось, опыты ученика, теперь окончательно собрался «порешить» нерадивого студента. С большим трудом Валерия допустили к зачету. Он представил комиссии свою «Немецкую тетрадь» на стихи Гейне. Главная тема ее — борьба за счастье, несмотря на невзгоды. Пронизанная нотками «простых» эмоций, душевная и остро-щемящая, как все творчество Гаврилина, такая музыка не могла получить одобрения у эстетов. И тогда композитор совершил неожиданный шаг. Он перевелся на музыковедческое отделение к фольклористу Ф. А. Рубцову. Может быть, здесь сыграло роль желание защитить и научно обосновать свою любовь к низким жанрам, выросшим из народной традиции. Ведь удалось же Шопену поднять крестьянскую мазурку до высот академической музыки.

Русские песни очень разнообразны. Они сильно различаются и по временной, и по географической принадлежности. Гаврилин жадно осваивал мелодические формулы и в классе, и в экспедиции по Псковщине. В фольклоре он черпал вдохновение и силы всю жизнь, ценя ставшее «народным», «традиционным» превыше всего. В его записных книжках есть много мыслей на эту тему: «Фольклор — детище сложившейся морали и веры. Без них фольклор невозможен». «Безоглядная модернизация жизни, безумный отход от традиций с каждым веком увеличивают число неприкаянных, выброшенных из круга жизни людей, не сумевших приспособиться. И они станут могильщиками прогресса».

Закончив консерваторию, как фольклорист, он вернулся к сочинительству, поступив в аспирантуру все с той же «Немецкой тетрадью». На этот раз ее оценили по достоинству. Вскоре появилась и «Русская тетрадь». Критики заговорили об истинном художнике, которому есть что сказать. Началась напряженная композиторская работа в самых различных жанрах: песни, музыка к кинофильмам и театральным постановкам... Правительственные награды и звания; симфония-действо «Перезвоны» и гениальная «Анюта», сразу полюбившаяся народу, как, впрочем, и многие другие сочинения. Но, несмотря на оглушительный успех у публики, несмотря на причисление критиками к «новой фольклорной волне», Гаврилин оставался в стороне от «серьезной» музыки. Коллеги продолжали воспринимать его сочинения, как устаревшие и малоинтересные. Только Г. В. Свиридов горячо поддерживал гаврилинскую манеру высказывания, опирающуюся на интонации полудеревенской, полугородской среды. Сам композитор решительно отказывался «модернизироваться», хотя его обвиняли в старомодности и даже банальности. Свое творческое кредо он сформулировал так: «Неповторимый значит смертный. Хочу повторяться и быть бессмертным. Хочу повторять любимое и обессмертить его».

Ему удалось защитить и обессмертить свое «любимое», правда, дорогой ценой. Ценой комфортного существования в этом мире, ценой уверенного ощущения себя в качестве профессионала. Друзья знали, как часто он страдает от мучительной тоски. В Ленинграде чувствует себя чужим, неотесанным провинциалом. Он не вписывается в окружающее его профессиональное общество из-за своей исключительной искренности и чистоты. Но когда приезжает в деревню, по которой тоскует, не находит своего места и там. Его детская открытость и ранимость, позволявшая ему так глубоко сострадать в своей музыке, в итоге сгубила его. В сорок девять лет у него случился первый инфаркт. Это произошло после выхода телефильма о Гаврилине. В этом фильме его показывали композитором, завоевавшим народную любовь. По-видимому, не все коллеги смогли воспринять такой успех доброжелательно, а он чувствовал чужую ненависть очень остро. Через несколько лет он снова попал в больницу с инфарктом.

В последние годы жизни ему везло на радостные события — состоялся великолепный авторский концерт в Вологде, на родине композитора, а потом в Академической капелле Петербурга. Потом сердце вновь отказало, на этот раз — окончательно. Говорят, перед смертью Гаврилин имел беседу по телефону с каким-то недоброжелателем. Как теперь проверишь? Да и разве нужно это? Его пронзительно-задушевные опусы заняли достойное место среди музыкальной классики ХХ века. И кто знает, как воспримутся они через двадцать или пятьдесят лет? Не окажутся ли актуальнее иных «прогрессивных» авангардных течений?

«Перед Богом нет дел великих и малых — есть дела прямые и кривые», — слова из записной книжки композитора. И снова оттуда же: «Музыка, сердце мое, жизнь моя, не учи людей ЖИТЬ, учи любить, страдать и еще любить, и еще любить».

Анна Ветлугина