Кобзарь Шевченко: страсти судьбы и творчества

200 лет со дня рождения украинского писателя и художника Тараса Григорьевича Шевченко.

«Умный от природы, он в то же время не был ни учен, ни начитан: он жил стремлениями и тем казацким духом, который воодушевлял его», — так определил природу человеческой и творческой индивидуальности Тараса Шевченко хорошо знавший его русский поэт Яков Полонский. В своей оценке — доброжелательной, но не склонной преувеличивать значения в мировом культурном пространстве творческого наследия первого украинского поэта, Полонский был не одинок. Ещё Белинский отметил «простоватость крестьянского языка» Шевченко, отдав при этом должное силе его «поэтической души». Мощь народного духа произведений Тараса Григорьевича не подлежит беспристрастному литературному критическому разбору. Его строки рождались как дыхание, как песня, как плач, и своей могучей национальной стихией срывали всякие искусственные покровы.

Когда русские войска подходили к Парижу, в бедной крестьянской хате села Моринцы Киевской губернии крепостная мать пеленала новорождённого сына Тараса, появившегося на свет 25 февраля (9 марта) 1814 года. С двухлетнего возраста всё детство мальчика прошло в соседнем селе Кириловке. Мать Тараса часто болела, и вся работа по хозяйству, заботы о детях ложились на плечи старшей дочери, тоже совсем ещё ребёнка. Семья Григория Шевченко составляла в то время «собственность» помещика П. В. Энгельгардта. Отец Тараса, человек бывалый и умный, хотел, чтобы сын непременно учился грамоте, и первым учителем маленького крепостного стал кириловский дьячок. Душа Тараса рано стала рваться за пределы нищего крестьянского существования. Семилетний мальчик грезил о том, чтобы найти железные столбы, на которых держится небо, — там, за этими столбами, должно было начинаться человеческое счастье...

Тарасу было всего девять лет, когда умерла его мать. Отец женился снова на вдове с тремя детьми, не принесшей, однако, в дом мира и благополучия, и вскоре скончался, едва достигнув сорока лет. Осиротевшего мальчугана в бесплатные батраки взял к себе дядюшка — родной брат отца. За малейшую оплошность родственник люто бил ребёнка. Сбежав от дяди, Тарас нанимался в работники к людям нерадивым, часто голодал. Оказавшись однажды в местечке, где процветало ремесло иконописи, напросился в подмастерья к одному живописцу. Отрок проявил себя вполне многообещающе, но для продолжительных ученических трудов пятнадцатилетнему крепостному требовалось дозволение хозяина. Шевченко отправился за ним к управляющему помещика Энгельгардта и... оказался причисленным к дворовой службе.

С осени 1829 по февраль 1831 года Тарас в составе энгельгардтовской дворни проживал в литовской столице. Напротив дома хозяина находилась мастерская известного художника Яна Рустема, и подростку посчастливилось некоторое время у него поучиться.

Не менее двух месяцев в зимнюю непогоду шла пешком за помещичьим обозом прислуга Энгельгардта. В начале 1831 года прибывший в столицу Тарас Шевченко вновь прислуживал в доме Павла Энгельгардта. Хозяин, убедившийся в художественных дарованиях своего дворового человека, позволил ему серьёзно обучиться живописи у хорошего мастера, вольноотпущенного из крепостных Василия Ширяева. Поселившись у наставника, Тарас прожил на чердаке ширяевского дома около пяти лет. Он всей душой полюбил Петербург, часто делал зарисовки с беломраморных изваяний Летнего сада. Тогда же стал писать стихи, но никому их не показывал и даже не сохранял.

Случайная встреча с обучавшимся в Академии художеств земляком И. М. Сошенко внесла приятные коррективы в размеренные трудовые будни юного живописца. Новый знакомый свёл Шевченко с руководителями петербургского Общества поощрения художников, помогавшего молодым талантам, и Тарас стал посещать живописные классы общества. В 1835-м или годом позже Сошенко представил Тараса известному художнику — А. Г. Венецианову. Тогда же Тарас познакомился с молодым поэтом и прозаиком Евгением Гребёнкой, воспитанником Нежинского лицея, где он учился вместе с Гоголем, стал постоянно бывать на его литературных «вторниках». А иногда вместе с новым другом отправлялся на «пятницы» к Никитенко, на «среды» — к Кукольнику или же «четверги» к Владиславлеву. Гребёнка, имевший в столице необычайно широкий круг приятелей, познакомил Шевченко с конференц-секретарём Академии художеств В. И. Григоровичем, который вскоре привёл Тараса к самому В. А. Жуковскому.

1835 годом можно датировать, пожалуй, одну из лучших баллад Шевченко, превратившуюся впоследствии в народную песню: «Ревёт и стонет Днепр широкий...» Народный характер этого самого первого из сохранившихся произведений Тараса не обошёлся без влияния хорошо известного ему к тому времени творчества Пушкина, Жуковского, Мицкевича...

Когда знаменитый Карл Брюллов, предшествуемый славой своей «Помпеи», после продолжительного пребывания за границей прибыл в Петербург, о Тарасе Шевченко как способном живописце и начинающем литераторе уже было известно в кругу столичных деятелей искусства. Личное знакомство с «Великим Карлом» привело к тёплой расположенности мэтра живописи к талантливому молодому человеку. Желая помочь Шевченко в избавлении от крепостной зависимости, Брюллов зимой 1836-37 года посетил Энгельгардта собственной персоной, но делу это не помогло. Личное ходатайство прославленного академика живописи лишь подстегнуло желание помещика не продешевить. В трудные переговоры вступил принятый при императорском дворе профессор Венецианов, но даже авторитет придворного художника оказался бессилен.

Узнав об очередном отказе, в разговоре с друзьями эмоциональный Шевченко угрожал отомстить помещику. Дабы избежать большой беды, было решено действовать без промедления. Энгельгардту для выкупа крепостного предложили внушительную сумму, собрать которую должен был помочь разыгранный в лотерею портрет Жуковского кисти Брюллова. План удался на славу: 22 апреля 1838 года Энгельгардт «отпустил вечно на волю» своего крепостного Тараса Шевченко, а через три дня в доме Брюллова Жуковский торжественно вручил Тарасу отпускной документ.

Обретя свободу, Шевченко тотчас поступил в Академию художеств в класс Брюллова. В это же время он завершает работу над большими поэмами — «Катерина», посвящённую В. А. Жуковскому, и «Гайдамаки» с посвящением В. И. Григоровичу, обе «в память 22 апреля 1838 года». А в начале апреля 1840 года вышел в свет «Кобзарь» — сборник стихотворений недавнего крепостного, возбудивший к нему интерес и симпатию передовых людей русского общества сороковых годов. Многих смущало совмещение Шевченко поэтического и художественного творчества, однако малороссийский самородок и не думал бросать ни поэзию, ни живопись. В том же году, когда появился «Кобзарь», советом академии он был награждён серебряной медалью.

Обретя известность, в 1843 году Шевченко посетил родные места и значительно расширил круг своих малороссийских знакомых, посещая дома местной знати. В Петербург он возвращался через Москву, в которой Тарасу бывать ещё не приходилось. В Первопрестольной произошло его сближение с гениальным М. С. Щепкиным, тоже бывшим крепостным, состоявшим в дружбе с самыми блестящими людьми своего времени. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что при посредничестве великого актёра Шевченко в свой первый и последующие приезды в Москву мог общаться со многими выдающимися деятелями эпохи.

В конце мая 1845 года Тараса Григорьевич снова на Украине. В Киеве ему предложили место в недавно организованной Комиссии для разбора древних актов — это была должность «сотрудника для снимков с предметных памятников». По поручению комиссии Шевченко ездил по Украине, собирал археологические и этнографические сведения, делал зарисовки старинных архитектурных памятников и предметов быта, записывал народные песни и предания. Во время поездок Шевченко вслух читал и охотно давал переписывать свои свободолюбивые стихи из цикла «Три года». Тогда же учитель 1-ой киевской гимназии Н. И. Костомаров и смотритель уездного училища в Киеве П. А. Кулиш задумали образовать культурно-политическое Кирилло-Мефодиевское общество, «которого задача была бы распространение идей славянской взаимности как путями воспитания, так и путями литературными».

С Костомаровым Шевченко познакомился весной 1846 года, узнал о существовании общества и «тотчас же изъявил готовность пристать к нему». В начале 1847 года кирилломефодиевцы, собиравшиеся по заранее выработанному плану, разъехались, ещё не зная, что затесавшийся между ними предатель уже совершил свою чёрную работу. Когда весной того же года ни о чём не подозревавший, успевший ещё раз побывать в Москве Шевченко появился в Киеве, он был задержан. Уже на следующий день «под строгим караулом» его отправили в Петербург. Из десяти арестованных по делу о Кирилло-Мефодиевском обществе самое большое наказание понёс Тарас Шевченко, и в большей степени по причине совсем другого рода. Император лично ознакомился с поэмой Шевченко «Сон» и «пришёл в великий гнев» от сатирических нападок автора на императрицу. «Допустим, он имел причины быть недовольным мною и ненавидеть меня, — заметил Николай, — но её же за что?».

Решением Третьего отделения, утверждённого собственноручно государем, 30 мая 1847 года 33-летний Тарас Григорьевич Шевченко был определён рядовым в Отдельный Оренбургский корпус «под строжайшее наблюдение начальства» с запретом писать и рисовать. «Трибунал под председательством самого Сатаны не мог бы произнести такого холодного, нечеловеческого приговора!» — прокомментировал Шевченко свою горестную участь. Его зачислили в один из дальних батальонов, расположенных в неприветливой Орской крепости. Несмотря на запрет, Шевченко всё же рисовал и писал стихи, записывая их в свои знаменитые «захалявные» (то есть спрятанные за голенищами сапог) крошечные тетрадки.

Весной 1848 года в Оренбург прибыл молодой географ и моряк Алексей Бутаков, назначенный начальником экспедиции для проведения съёмки и промера совершенно ещё не исследованного Аральского моря. Бутаков принадлежал к передовой части русского офицерства и обратился с ходатайством о включении ссыльного поэта в состав Аральской «описной экспедиции» в качестве художника для срисовывания берегов. Так Шевченко получил официальное разрешение взяться за карандаш и кисть.

Общий портрет Шевченко на фоне оренбургской жизни оставил хорошо знавший ссыльного тамошний чиновник: «У него была масса знакомых, дороживших его обществом, не только в средних классах, но и в высших сферах оренбургского населения. Держал он себя с достоинством и даже с некоторой важностью. Он никому не навязывался, не вмешивался ни в какой разговор: все обращались к нему, и он всякому отвечал — сдержанно, с едва заметным оттенком иронии и с чувством собственного достоинства».

Как-то Шевченко повздорил с молодым прапорщиком, недавно присланным из столицы в Оренбург, и тот донёс, что, вопреки высочайшей воле, ссыльный ходит в партикулярной одежде, занимается рисованием и сочинением стихов. После трёхнедельной гауптвахты арестованного препроводили в Орскую крепость, а затем перевели на службу в Новопетровское укрепление на полуострове Мангышлак. Первая зима 1850-51 года на новом месте выдалась настолько тяжёлой, что даже впоследствии поэт вопрошал: «Дождусь ли я тех блаженных дней, когда из памяти моей испарится это нравственное безобразие? Не думаю...» Несколько отвлечься от тяжёлого положения ему позволило участие в геологоразведочной экспедиции на полуостров Мангышлак летом 1851 года. За время похода Шевченко сделал около ста рисунков, до нас же дошло только несколько работ. Мы не знаем ни одного стихотворного произведения Тараса Шевченко, созданного в новопетровский период. Между тем можно не сомневаться: Шевченко, заявлявший: «Меня пускай хотя б распнут, а я стихам не изменяю», — на протяжении всей ссылки писал стихи.

После смерти Николая I петербургские знакомые Шевченко с удвоенной энергией стали хлопотать об освобождении поэта, но добились желаемого не сразу. В 1857 году ссыльный Тарас Григорьевич начал на русском языке вести дневник, в котором есть и такие строки: «Всё это неисповедимое горе, все роды унижения и поругания прошли, как будто не касаясь меня. <...> Мне кажется, что я точно тот же, что был и десять лет тому назад. Ни одна черта в моём внутреннем образе не изменилась. Хорошо ли это? Хорошо. По крайней мере, мне так кажется. И я от глубины души благодарю моего всемогущего создателя, что он не допустил ужасному опыту коснуться своими железными когтями моих убеждений, моих младенческих светлых верований. Некоторые вещи просветлели, округлились, приняли более естественный размер и образ».

Наконец 1 мая 1857 года было высочайше повелено: «Во внимание к ходатайству президента Академии художеств рядового Шевченко уволить от службы <...> с воспрещением ему въезда в обе столицы и жительства в них». «Вот тебе и Москва! Вот тебе и Петербург! И театр, и академия, и Эрмитаж, и сладкие дружеские объятия!» — горестно восклицал по этому поводу Тарас Григорьевич. Разрешение о въезде в столицы как итог продолжившихся хлопот неравнодушных к судьбе украинского поэта русских людей, Шевченко дождался в Нижнем Новгороде. Радостное известие пришло 25 февраля 1858 года — в день рождения поэта. В эти же дни получил он свои драгоценные «захалявные» тетрадочки, оставленные им ровно восемь лет тому назад в Оренбурге на сохранение. Шевченко немедленно принялся за переписывание, или, как он сам говорил, «процеживание» своей «невольничьей поэзии».

Целыми днями поэт бродил по весенней древней столице, признаваясь в дневнике: «В Москве более всего радовало меня то, что я встретил в просвещённых москвичах самое теплое радушие лично ко мне и непритворное сочувствие к моей поэзии». А 27 марта 1858 года в «Дневнике» появилась такая запись: «В 8 часов вечера громоносный локомотив свистнул и остановился в Петербурге». Почти полтора десятка лет не ступала нога Шевченко на камни северной столицы, и в первый же день, в опьянении восторга он «по снегу и слякоти пешком обегал <...> половину города почти без надобности».

Поселился Шевченко в отведённой ему небольшой квартирке в здании Академии художеств и тут же увлёкся акватинтой, разновидностью гравюры. Уже через год он представил две свои работы, выполненные в этой технике, на соискание звания академика гравюры. Тогда же Шевченко стал собираться на Украину, жалуясь в письме: «...не пускают домой. Печатать не дают. Не знаю, что и делать. Не повеситься ли, что ли? Нет, не повешусь, а удеру на Украину, женюсь и возвращусь, словно умывшись, в столицу...» Прибыв на родину и обняв близких, которых так давно не видел, Шевченко решил поселиться на берегу Днепра. Между Пекарями и Каневым он присмотрел участок для своей будущей хаты, однако вскоре в сопровождении конвоя был доставлен в Киев. К столь неожиданным последствиям привели неприкрыто свободолюбивые речи поэта и проявленная личная неприязнь к местному чиновнику, поспешившему состряпать донос.

Как тут не вспомнить свидетельства Я. Полонского: «...он был человек в высшей степени бесхитростный, запальчиво-откровенный и даже бесстрашный в том смысле слова, что неумеренные речи его частенько заставляли других бояться за него, или затыкать уши и убегать». На этот раз фортуна оказалась более благосклонной: возведённые на Шевченко обвинения признали необоснованными, и всё же задержанному было рекомендовано поскорее вернуться в Петербург. Шевченко покинул родину, планируя в скором времени возвратиться к «благодати над Днепром», но живого Шевченко здесь больше не видели. 47 лет от роду он скончался в Петербурге. Через два месяца его прах нашёл последнее успокоение на высоком берегу Днепра, и началась посмертная слава великого сына Украины, вскормленного русскими и русской культурой, — и не желавшего, и не умевшего в своём творчестве отрываться от «смысла и строя» народной жизни, давшему ей поэтические осмысления.

Елизавета Газарова