Художник Василий Верещагин: подвиг ради искусства

Вряд ли жизнь ещё какого-нибудь художника в истории мировой культуры была столь же наполнена героическими подвигами, опасными путешествиями и титаническим трудом, как жизнь русского живописца Василия Васильевича Верещагина.

Трудно также представить личность более сложную, противоречивую и бунтарскую, чем Василий Васильевич Верещагин. Гордой поступью сметал он общепринятые стандарты в жизни и творчестве, заявляя при этом: «Я буду всегда делать то и только то, что сам нахожу хорошим, и так, как сам нахожу это нужным».

Василий Васильевич Верещагин родился в благополучном помещичьем доме 14 октября 1842 года, в городе Череповце тогдашней Новгородской губернии. С детства он «являлся живым повторением своей матери: кто их знал обоих, всегда сказал бы, что мать, вместе с добротою, передала своему сыну все свое вечное беспокойство, <...> все свое метание и подвижность воображения, всю свою непоседливость и потребность поминутного передвижения».

От отца Василий унаследовал непреклонность и упорство в однажды принятом решении. Уже в семилетнем возрасте мальчик покинул отчий дом, так как был определён в Царскосельский малолетний корпус для последующего поступления в Морской корпус. Трудные для дворянских отпрысков условия обучения маленький Верещагин выдерживал с недетской стойкостью, а чувство собственного достоинства и упорство диктовали ему жгучую потребность быть первым учеником. К моменту окончания Морского корпуса Василий страстно увлёкся рисованием и стал посещать занятия Петербургской рисовальной школы, где проявил замечательные способности. Свою дальнейшую жизнь лучший ученик Корпуса определил вдруг окончательно и бесповоротно — он посвятит её служению искусству. Решение Василия отвергнуть открывавшуюся перед ним блестящую карьеру морского офицера повергло его родителей в ужас. Но все их убеждения действия не возымели. Тотчас по окончании Корпуса в 1860 году Василий вышел в отставку и поступил в Петербургскую Академию художеств.

Очень скоро молодой человек стал испытывать дискомфорт от навязываемых академической программой сюжетов. Его недовольство обострилось настолько, что вскоре он вообще поставил крест на обучении в академии, безоглядно пустившись в свободное плаванье.

Путешествие по Кавказу убедило художника-бунтаря, что его творческий метод — непосредственная работа с натуры и правдивое изображение жизни. Открытия самого себя, увы, омрачались материальными трудностями. Но в 1864 году многое изменилось. Став наследником богатого умершего дяди, Верещагин смог продолжить прерванное образование — и не где-нибудь, а в Париже. Не привыкший изменять себе, он наотрез отказался следовать принципам ложного классицизма, исповедуемым французской академией, и продолжил профессиональное развитие в избранном для себя реалистическом русле. В то же время реализм без идеи для Верещагина — ничто. Отсутствие на полотне внятной мысли, по его мнению, приравнивает картину к «фешенебельной мебели». «Каждая моя картина должна что-либо сказать, по крайней мере, только для этого я их и пишу», — признавался художник.

Парижская учёба продолжалась до 1867 года. Вернувшись на родину, Верещагин тут же затосковал по насыщенной событиями жизни и напросился в распоряжение туркестанского генерал-губернатора и командующего русскими войсками К. П. Кауфмана. В ту пору сонное среднеазиатское феодальное царство содрогалось от войны за присоединение к России враждовавших меду собою ханств, и художник стал свидетелем этих исторических процессов. Опасностей, выпавших на долю 24-летнего Верещагина в Туркестане, хватило бы на десять жизней самых отчаянных смельчаков: в одиночку пробирался он по голым степям и пескам Каракумов, ночевал в кибитках местных жителей, был застигнут землетрясением, боролся с ураганом за право на жизнь...

Посетив только что занятый русскими войсками Самарканд, Верещагин без устали зарисовывал памятники архитектуры и сцены народной жизни. Но идиллия сдавшегося без боя древнего города оказалась иллюзорной. Очень скоро небольшой русский гарнизон, укрепившийся в городской цитадели, вынужден был отбивать атаки негодующих местных жителей и вооружённых отрядов. Верещагин, принявший участие в обороне крепости, проявил удивительный для художника героизм, за что был отмечен Георгиевским крестом 4-ой степени, с которым никогда не расставался.

В 1869 году отважный живописец устроил в Петербурге выставку о жизни и природе Туркестана. Общественность не осталась равнодушной к представленной экспозиции, даже император пожелал лично познакомиться с деятельным живописцем, но Василий Васильевич сказался больным и уклонился от чести быть представленным монарху. Не успели стихнуть похвальные отклики в адрес состоявшейся выставки, а Верещагин снова засобирался в Туркестан. И вновь участие в боевых действиях совмещалось с бесчисленными зарисовками...

Три года работал художник в Мюнхене над туркестанской серией из двадцати холстов. Феноменальная зрительная память и огромное количество сделанных эскизов помогли Василию Васильевичу с правдивой скрупулёзностью воссоздавать на своих полотнах среднеазиатские наблюдения, вовсе не заботясь о презентабельности и не обходя стороной шокирующий натурализм. Рождавшиеся в мучительных размышлениях полотна высокопоставленным «ценителям» искусства показались слишком мрачными, и выкупать всю серию целиком, как того желал автор, никто не торопился. Глубоко уязвлённый художник в эмоциональном порыве сжёг три из созданных им картин. Но в итоге всю Туркестанскую серию в 1874 году выкупил П. М. Третьяков. В том же году Императорская Академия художеств произвела Василия Васильевича Верещагина в профессора, но, обиженный художник, к тому же искренне считавший все чины и отличия в искусстве «безусловно вредными», отказался от этого звания.

Верещагин снова покинул пределы России, когда в переговорах о приобретении картин Туркестанской серии ещё не была поставлена последняя точка. На этот раз художнику не терпелось побывать в Индии, но отправился туда он уже не один. В Германии Верещагин успел жениться на юной немке Элизабет Марии Фишер-Рид. Елизавета Кондратьевна, как называли по-русски жену художника, поначалу была ему верной помощницей и героически разделила с мужем все трудности его индийского путешествия. Неподъёмный «багаж» индийских впечатлений разбирался в Париже, вернее, в пригороде французской столицы. Для удобства работы над большими полотнами Индийской серии Верещагин соорудил в Мэзон-Лаффите огромную мастерскую.

Начавшаяся русско-турецкая война скомкала все планы. В апреле 1877 года, согласно личному ходатайству, художник оставил Париж и направился в действующую армию штатским лицом, оставаясь в ней вплоть до победного конца. Ещё в начале войны он пережил тяжёлое ранение, едва не лишившее его жизни. К концу же великой эпопеи, исполненной кровавых потерь и тяжелейших испытаний, Верещагин счёл «Золоту шпагу», к которой был представлен — «мишурой славы человеческой». На все замечания, что он будто бы бравирует смертельной опасностью без всякой на то надобности, художник спокойно отвечал: «Дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далёка, а нужно самому всё прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, холод, болезни раны. ...Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом, иначе картины мои будут «не то».

В немыслимых, казалось бы, для творчества условиях Верещагин оставался верен своей главной миссии, делая бесчисленные зарисовки в альбомах и создавая живописные этюды на маленьких деревянных дощечках величиной с ладонь. Горе, много горя и страданий вобрали в себя эти дощечки, стараясь при этом сохранить хладнокровную чёткость мысли. Сложные балканские впечатления подтолкнули художника к глобальному переосмыслению трагической роли войны в жизни общества и отдельно взятой личности.

Роскошь индийских впечатлений ещё судорожно цеплялась за художественное сознание Верещагина, но балканские переживания его уже полностью подчинили себе. Степень одержимости работой в этот период была исключительной: живописец практически не покидал стен своей мастерской. Две, казалось бы, противоположные стороны восприятия легли в основу окончательно сформировавшегося художественного метода Верещагина — тщательное документирование деталей и обобщение. В фокусе его внимания — не грандиозные сцены сражений, а психологически более сложные моменты, наступающие обычно до или после кровопролития.

Индийскую и Балканскую серии в неразделимом виде Верещагин предназначал для отечественных собраний. Но судьба распорядилась иначе. В 1880 году была распродана Индийская серия, та же участь постигла позднее живописные и графические изображения Балканской бойни, Третьяков приобрёл из них всего пять полотен. Вообще за рубежом работы Верещагина встречали куда восторженней, чем в родных пределах. Особенно большой успех художник познал в США, где в 1888 году экспозицией в Нью-Йорке начался его трехгодичный триумфальный вояж по Соединённым Штатам. Десятки тысяч американцев ежедневно посещали выставки работ Верещагина. Демонстрация выстраданных «Балканских» картин по замыслу их автора проходила в залах без дневного света, при ярком электрическом освещении, что вместе с музыкальным сопровождением должно было усилить эффект воздействия на зрителя. Исполнять русскую музыку в залах с верещагинскими творениями было предложено талантливым соотечественникам художника, и 23-летняя пианистка Лидия Васильевна Андреевская, оказалась единственной из музыкантов, кто согласился надолго отправиться за океан.

К 1890-му году бездетная семейная жизнь художника с Елизаветой Кондратьевной исчерпала себя. Из Америки Верещагин и Андреевская вернулись как муж и жена.

Духовно связанный с родиной бесчисленными нитями, Василий Васильевич долгие годы жил и работал за её пределами только потому, что чувствовал по отношению к себе и своему творчеству недоброжелательное отношение властей. Но в 1889-1890 годах художник «заболел» новой большой серией картин, посвящённых Отечественной войне 1812 года. Работать над ней ему хотелось непременно в России, для чего роскошная французская мастерская была без сожаления продана, а под Москвой начато строительство её российского аналога. На высоком берегу Москвы-реки, у подмосковной деревни Нижние Котлы, он возвёл себе хоромы из могучей сибирской лиственницы.

Серию картин, посвящённых войне 1812 года, можно смело назвать ещё одним творческим подвигом Верещагина. Но по уже сложившейся печальной традиции правительственные круги выкупать серию не торопились. Причина всё та же: отсутствие на полотнах победного монархического пафоса. Оскорблённый художник в 1902 году после очередной персональной выставки в Америке решился устроить аукцион-распродажу своих картин. И только тогда, во избежание кривотолков, вся серия была приобретена российскими властями за государственный счёт.

Художнику было уже 62 года, когда весть о нападении японцев на русский флот вновь настойчиво позвала его в дорогу. Встретившись в Порт- Артуре со своим старым знакомым вице-адмиралом С. О. Макаровым — главнокомандующим Тихоокеанским флотом, — художник принял его приглашение и вступил на борт флагманского броненосца «Петропавловск». В тот роковой день 31 марта (14 апреля) 1904 года его видели делающим зарисовки видов, открывающихся с палубы маневрирующего корабля. Всего полторы минуты хватило подорвавшемуся на японских минах «Петропавловску», чтобы скрыться в пучине Жёлтого моря, унося вместе с собой тела Макарова, Верещагина и шестисот сорока человек команды.

Елизавета Газарова