В этом году отмечается 210-я годовщина со дня рождения Федора Ивановича Тютчева, дипломата и великого русского поэта, в котором русская душа укреплялась русским умом, понимающим Россию.
По словам Ф. И. Тютчева, «человек, лишенный известных верований, преданный на растерзание реальностям жизни, не может испытывать иного состояния, кроме непрекращающейся судороги бешенства».
Федор Иванович жаждал веры. Он страстный апологет православия. Славянофил Иван Аксаков называет его человеком «христианских убеждений». Федор Иванович признавал необходимость Церкви для частного человека, для народа и для истории. Христианские убеждения Тютчева были порождением его глубокого чувства истории и красоты. Об этом он пишет жене: «В день моего отъезда, который пришелся на воскресенье, была обедня, а после обедни неизбежный молебен, затем посещение одной из самых чтимых в Москве часовен, где находится чудотворная икона Иверской Божией Матери. Одним словом, все произошло по обрядам самого взыскательного православия... И что же? Для человека, который приобщается к ним только мимоходом и в меру своего удобства, есть в этих формах, так глубоко исторических, в этом мире византийско-русском, где жизнь и верослужение составляют одно, — в этом мире столь древнем, что даже Рим в сравнении с ним пахнет новизной, есть во всем этом для человека, снабженного чутьем для подобных явлений, величие несравненной поэзии».
Биографы не раз подчеркивали глубокую погруженность Тютчева в историю и ее иную ипостась — политику. Обе они, история и политика, ответственны за будущее. Каким оно будет, какие проблемы обрушит на следующие поколения, каким будет человек будущего — эти константы задаются в настоящем, и к этому процессу причастен каждый. Если историю изменить уже нельзя, то настоящее — можно. В этом и состояла программа-максимум Тютчева-политика и мыслителя. Карьера не являлась для него самоцелью, он дорожил «своей придворной службой и ключом камергера лишь постольку, поскольку они открывали ему доступ в высшие, а потому наиболее интересные сферы». Главным было его личное участие в свершающейся истории, возможность влиять на ход политических событий. Для этого он использовал все средства и связи, которыми располагал. И ему это действительно удавалось, хотя он и писал об этом с присущей ему скромностью: «Если то, что мы делаем, ненароком окажется историей, то уж, конечно, помимо нашей воли».
Когда в начале 1840-х гг., после 22-летнего пребывания по службе в Германии, Тютчев навсегда вернулся в Россию, в нем ожидали видеть законченного западника, европейца по уму, вкусам и взглядам. Каково же было общее удивление, когда под безупречной европейской внешностью, западным блеском обнаружилась натура русская до кончиков пальцев, преданная России до самозабвения. По словам И. Аксакова, Тютчев был одним «из малого числа носителей, даже двигателей нашего Русского, народного самосознания».
Тютчев совсем молодым человеком попал в самый центр европейской образованности, много общался с лучшими умами Запада, в частности Шеллингом и Гейне, но Европа не стала для него фетишем (в чем он позже укорял российских либералов и западников). Европа для него — это особый тип цивилизации. Западной. А она не может заменить человеку национальности, приверженности своей стране, народу. В противном случае эта замена становится скудоумным подражанием (в данном случае — всему европейскому), вызванным полнейшим отсутствием чувства родины. Тютчев никогда не терял этого чувства.
Потрясением для поэта стал 1848-й год, когда Европу всколыхнула волна революций. По словам князя П. А. Вяземского, те бурные события «возбудили и подвигли все его нравственное существо». Князь сильно переживал за Тютчева, боясь, что тот «изнеможет под тяжестью впечатлений». В революции поэту виделся «апофеоз человеческого Я, достигшего своего полнейшего расцвета». Тот год был воспринят им апокалиптически — как начало всеобщего разрушения, мирового катаклизма. Впечатлений действительно оказалось предостаточно, но они, вопреки страхам Вяземского, не придавили Тютчева, а окрылили. Волна революций, захлестнувшая Европу, разбилась на мелкие брызги у границ «утеса-великана» — России.
Тютчев вновь, после большого перерыва стал писать — и не только стихи: две из трех его политических статей («Папство и Римский вопрос с русской точки зрения» и «Россия и Революция») созданы именно тогда. К этому же времени относятся обширный замысел и наброски историософского трактата «Россия и Запад», в котором Тютчев намеревался исследовать корни противостояния России и Западной Европы и выявить провиденциальное предназначение первой.
Захваченный политикой, Федор Иванович — эта созерцательная, даже ленивая натура — становился воплощенной целеустремленностью, упорно добивался своей цели, неугомонная энергия так и била из него фонтаном идей, проектов, замыслов. Что заставляло его отдаваться во власть этого «внешнего» мира, который для Тютчева, по собственным признаниям, был «тошнотворной» реальностью? Ответ один: политика неотделима для него от служения России, от веры в Россию. В некрологе на смерть Тютчева так охарактеризована эта вера: «Чувство, в котором сосредоточивалась вся его душа, вся его природа, умственная и нравственная, — это его патриотизм, его вера безграничная в будущее России, в ее судьбы, в ее миссию историческую и провиденциальную».
В последнее десятилетие жизни Тютчева Россия и политика затмили все другие интересы и чувства, стали смыслом его жизни. Даже поэзия приобретала все более политизированную окраску. Его жена писала: «Мой муж не может больше жить вне России; величайший интерес его ума и величайшая страсть его души — это следить день за днем, как развертывается духовная работа на его родине, и эта работа действительно такова, что может поглотить всецело».
По словам биографа поэта В. Кожинова, политическая деятельность Тютчева в конце 1850-х — первой половине 1860-х гг. была столь «широкой и напряженной», что «для того, чтобы показать ее во всем объеме, потребовался бы обширный трактат историко-дипломатического характера». «Тютчев вовлек, так или иначе, в свою деятельность многие десятки самых разных людей — от сотрудников газет и историков до министра иностранных дел и самого царя». И «есть все основания утверждать, что подлинным идейным и волевым истоком многих внешнеполитических акций России с начала 60-х и до начала 70-х годов был не кто иной, как Тютчев. При этом он не только не стремился к тому, чтобы обрести признание и славу, но напротив, предпринимал все усилия для того, чтобы скрыть свою основополагающую роль, думая только об успехе дела, в которое верил».
Как личную катастрофу Тютчев воспринял поражение России в Крымской войне 1853-1856 гг. и унизительный Парижский мир. В дни, когда велись переговоры о мире, жена поэта написала: «Мой муж обезумел от ярости...». Стоит ли говорить, что последующие 15 лет, вплоть до опубликования в октябре 1870 г. циркуляра о расторжении Парижского трактата, устранявшего последствия Крымской войны, все усилия Тютчева были направлены именно к возвращению России ее прежнего достоинства?
«Тютчев... не любил полумер ни в искании идеала, ни в искании красоты, ни в увлечении, ни в отвращении ко злу», — свидетельствует его современник. Все или ничего — но лучше все. «Всем» для поэта было высшее призвание России. В формулировке И. Аксакова эта задача такова: «Поставить все народы и страны в правильные, нормальные условия бытия, освободить и объединить мир Славянский, мир Восточный, вообще явить на земле силу земную, государственную, просветленную или определенную началом веры, служащую только делу самозащиты, освобождения и добровольного объединения». Россия, по мнению Тютчева, должна стать центром греко-славянского мира, православной Империи. Федор Иванович считал себя лично ответственным за осуществление этой сверхзадачи.
Но Тютчев знал не одну лишь державную, имперскую Русь. Однажды, уже в зрелом возрасте, в родовом имении Овстуг Орловской губернии он открыл для себя и ту Россию, которая у каждого своя, — «безлюдный, безымянный» край «бедных селений» и «скудной природы». «Край родной долготерпенья» и «смиренная нагота» вошли в душу поэта, став другим образом великой России. В Петербурге и Москве он «с изнанки» наблюдал движение Истории. А в Овстуге ему открылось нечто большее. Он увидел само бытие своей земли. Бытие это не было похоже на светлую, «праздничную», торжественную жизнь столиц, оно явилось Тютчеву «печальным», «мирным и тусклым». Но оно было живым, подлинным и исполненным глубокого, высшего смысла. Его тихая, печальная и неизменная жизнь заставила Федора Ивановича по-иному взглянуть на человека. Человеческая «тщета» стала теперь для него подвигом, жизнь наполнилась смыслом, состоящим в том, чтобы «страдать, молиться, верить и любить». Состоялось завершение образа России до его полноты.
Наталья Иртенина
Федор Тютчев: страдать, молиться, верить и любить
Федор Тютчев: страдать, молиться, верить и любить