Чтения о русской поэзии: поэзия и вера

«Чтения о русской поэзии» Николая Калягина напрочь лишены суетливости, парадоксальности, авантюрности и поверхностной описательности, чем грешат многие нынешние работы (как научные, так и обращенные к массовому читателю). Не найдет читатель в ней и столь привычной сегодня «игры с предметом», то есть с поэзией.

«Чтения о русской поэзии» — это книга, которая поможет понять, что есть поэзия, как ее чувствовать и узнавать, каков механизм ее воздействия на общество, какие теории владели умами поэтов и попросту как они жили в XVII-XVIII-XIX веках. Написанная изящным и простым языком, увлекающая читателя перипетиями судеб поэтов, она научит учить тех, кто преподает сегодня историю литературы для других. Она научит любить русскую поэзию. Любить и понимать.

Повествование Николая Калягина раскрывает перед нами судьбу русской поэзии как части большего целого — русской православной культуры. Это именно повествование, поскольку разговор о поэтах, о сменяющих друг друга поэтических школах и манерах ведется в согласии с биографией поэта (его личностью) и с жизнью исторической. Знаете ли вы поэта Семена Шаховского, умеющего говорить «картинно, сочно, обстоятельно»? Знаете ли вы о школьной поэзии? Знаете ли вы, что в первые годы после смерти Петра I «литература была в параличе. Русский язык, еще недавно столь мощный и гибкий у Аввакума, теперь представляет собой уродливое и жалкое зрелище: на треть это варваризмы, на треть — площадная и рыночная лексика, на треть — церковно-славянские слова, которые в подобной компании выглядят на редкость нелепо».

Но ситуация была преодолена — преодолена великим Ломоносовым, создавшим русский литературный язык. Николай Калягин смог написать о русской поэзии начала XVIII-XIX веков так, что она становится читателю вновь понятна и интересна, несмотря на устойчивые шаблоны современного восприятия, когда известны и издаваемы лишь «срамные оды» Семена Баркова. О нем Калягин тоже говорит, но говорит иначе. Творения учеников Ломоносова — Богдановича, Хераскова, Петрова, Н. Львова, Хемницера, Державина (с его «исполинскими свойствами»), Карамзина, И. Дмитриева (с его «писательским целолмудрием»), Жуковского, Грибоедова... Все движется к Пушкину. Стихи живут. Литература служит России талантом своих писателей.

«Чтения о русской поэзии» — уникальная книга. Она — усладительное чтение для тех, кто все еще ценит книгу. Ведь «красота появилась на земле раньше человека, и только для человека существует на земле красота. И сегодня мы с вами нуждаемся в высоком искусстве, но скаредная эпоха предлагает нам все каких-то неудобочитаемых авторов... Очень трудно становится в России с красотой...».

Классическая поэзия — ценнейший подарок всем нам. Только мы, наследники, мало знаем о том, чем владеем. «Чтения о русской поэзии» и раскроют пред нами «ларь» с этим богатством.

Капитолина Кокшенева


Из Чтения 10-го

...Мы много говорили о том неистребимом чувстве недоверия, с которым относится к стихотворству наша Церковь. Речь не идет о безусловном запрете. «Заниматься искусством можно, как всяким делом, как столярничать или коров пасти». Но среди православных христианин бытует мнение, что занятия вот именно искусством могут скорее повредить человеческой душе, чем какие-нибудь другие — более будничные, менее заковыристые занятия. Столярничают или коров пасут ради заработка, одинаково необходимого церковному человеку и атеисту, — искусством занимаются «для самореализации». Представления же о самореализации у атеиста и у человека Церкви отличаются, конечно, очень резко. И просто у этих двух категорий людей разные пути самореализации.

Уместно вспомнить здесь один малоизвестный эпизод из жизни Николая Николаевича Страхова. В ранней юности он задумался над вопросом: чего же на самом деле требует от человека религия? И скоро пришел к мысли, которая его удивила и испугала: «Если нам предстоит с одной стороны рай, а с другой ад, то не ясно ли, что только об этом и нужно думать, что нужно все бросить и спасаться, как спасались отшельники, из которых иные верно только одни и спаслись, но тогда не было бы всемирной истории, прекратились бы всякие труды, войны, государства и т. д. И значит, ни один из великих людей, которых восхваляет история, в рай и ад не верил. Это было мне совершенно ясно, но моей веры не поколебало; напротив, я стал молиться и поститься до обмороков. Долго и мучительно я боролся...» Закончилась борьба тем, что Страхов однажды «проснулся от кошмара, и, к несчастию, тогда покачнулся в противоположную сторону».

Нужно ясно сознавать, что Страхов тогда покачнулся в сторону трудовой, трезвой, целомудренной жизни — жизни уединенного мыслителя. (Такую-то жизнь мы называем сегодня «подвижнической».) Что результатом творческой деятельности Страхова стало, помимо всего прочего, раскрытие внутренних противоречий и крайней духовной нищеты нигилизма и философского материализма... И все-таки Страхов на пороге старости, ставши уже почетным академиком, дослужившись уже до генеральского чина в своей Публичной библиотеке, вспоминает давнее отступничество от веры как падение, как большое «несчастие».

Тут узел проблемы. Вера требует человека целиком; искусство с наукой также требуют от человека полной самоотдачи, очевидным образом отвлекают нас от того, что названо в Евангелии от Луки «единым на потребу». Для звуков жизни не щадить, отличать ямб от хорея, воспевать и обряжать в вечное золото этот листок, что иссох и свалился, а также бороться против философского материализма, «заниматься астрономией и геометрией, следить за движением Солнца и звезд и составлять карты стран и морей, значит (по слову святителя Амвросия Медиоланского) пренебречь спасением души ради праздных вещей». Вопреки возвышенным мечтаниям Жуковского, ярко выразившимся в его драматическом отрывке «Камоэнс», небесная религия не признает в поэзии свою земную сестру.

Не станем торопиться. Не станем осуждать нашу Церковь за «отсталость» и «мракобесие» (хотя бы потому, что светская культура связана с религиозным культом генетически, и, к слову сказать, само явление регулярной стиховой рифмы осуществилось впервые в ранневизантийском Акафисте Богородице, написанном