Человек панический: о современном искусстве

Пятая международная биеннале современного искусства открылась в Москве в Большом Манеже. Главный выставочный проект называется «Больше света» и представляет работы 72-х художников из разных стран мира.

На вопросы Вероники Иконниковой специально для сайта ВРНС отвечает арт-критик Капитолина Кокшенева.

— Капитолина Антоновна, вы когда-то написали очень яркую статью, посвященную Первой московской биеннале. Это был 2005 год, и статья называлась «Самозванцы, или взгляд на искусство из-под коровьего хвоста». Название статьи было связано с одной инсталляцией, требующей от публики «заглядывания»... Вы лично от этого «жеста» отказались и писали о том, что современное искусство такими приемами преступает грань — вторгается в личное пространство человека-зрителя. Сегодня что-то изменилось?

— Да, конечно, изменилось. На той первой выставке было больше политизированных проектов, больше эпатажа, больше всяческих гримас и холодного «возмущения». А сегодня даже название биеннале — «Больше света» — ориентировано все-таки не на скандальность, оно явно умеренное и даже отчасти позитивное. Хотя «свет», если говорить о его символизме, я понимаю все же сакральнее, чем часто цитируемая в связи с биеннале фраза Маяковского: «Светить всегда — светить везде...». Свет, который и во тьме светит, связан для меня со Светом Евангельским, Богородичным, светом рождественским и пасхальным. Здесь же «Больше света» — это прежде слоган для эффектной самопрезентации. Понимаю... «Свет» часто трактуется скорее утилитарно, «просто хорошо»: свет — это всегда хорошо, ведь он — оппозиция тьме. А с другой стороны, все уже привыкли к «актуальному искусству». И оно уже заметно устарело (да, да!) на наших глазах.

— В чем проявляется его старение? Быть может в том, что дискуссии, например, вокруг биеннале с каждым годом становятся все менее интенсивными и интересными очень узкому кругу профессионалов?

— Атмосфера манежного проекта вполне прилична и европейски респектабельна, я бы даже сказала, что чуть-чуть буржуазно-шаблонна (куратор выставки — бельгийка Катрин де Зегер). И это важно — начинающие бунтари становятся сытыми. «Протестные» художники рвутся в академики... Современное искусство, назвав себя «актуальным» и отказывая в актуальности иным, более традиционным формам культурной практики, стало заложником ситуации, им же созданной. Все время и во что бы то ни стало изобретать новизну — дело тяжелое, довольно неблагодарное, так как часто это, увы, одноразовая новизна. Ну, сколько бы нам не говорили о важности огромной паутины, на которой нанизаны хрустальные шары (инсталляция WEB Мони Хатум), мы все равно не пойдем второй раз ее смотреть. Нет в ней никакого содержания, которые бы притягивало. Нет мифологемы большой культуры. Это — главное и, кажется, почти непреодолимое препятствие для современного актуального искусства.

— Вы вообще не принимаете современного акционного искусства? Вы не видите в нем никаких достоинств?

— Вы правы, в основном — не принимаю. Но не принимаю скорее нынешний, все еще тлеющий, его главный посыл: сколько можно переживать и пережевывать «советский тоталитаризм»? Как вы понимаете, в связи с открытием биеннале в Манеже, все уже сто раз вспомнили про Никиту Хрущева, который ругал ругательски «абстрактное искусство» в 1962 году в том же самом Манеже. Не в основном проекте, но тоже в рамках биеннале, демонстрируется, например, совместный проект Лисицкого и Кабаковых, сплошь ориентированный на советскую эпоху от 1917 года до падения СССР. Названия говорят сами за себя как «парафраз» к советским идейным штампам: «Космос — голоса в пустоте», «Победа над бытом — быт победил», «Чистота форм — Мусор»... Мне кажется, что это ужасно устарело. Как и реперные слова в концепции: пустота, быт победил, мусор. Надо бы сделать передышку, пусть это станет историей, возможно тогда и заиграют новые смыслы... Ведь миф о «возврате в СССР» больше никого не пугает. Так зачем вновь и вновь о нем говорить и так тревожить покойника?

Достоинства? Вижу. Мобилизационные для нас. Современное искусство заставляет тех, кто любит глубину и в современном искусстве быть более интеллектуально-активными. Да и сама по себе постановка ими проблемы ФОРМЫ тоже важна: подлинный русский писатель или художник всегда давал нам новую форму, но только начинал не с нее — она вытекала из его нового художественного мира. Быть может, поэтому у русских возникают проблемы с формой: как с её созданием, так и с её восприятием. У нас совершенно иной культурный психотип.

Я с интересом посмотрела бы инсталляцию или перформанс, например, на тему, озвученную Достоевским: русским дороги чужие камни Европы...,осколки святых чудес, «и даже это нам дороже, чем им самим». Что, собственно, дорого современным русским в современной Европе? И какие все же «камни» для нас святые? Остались ли таковые? Что происходило во времени? О, тут можно сделать роскошный перформанс...

И таких тем я вам придумаю с десяток, но в них есть ОБЩИЙ культурный смысл, что немаловажно. А современные биеннале демонстрируют нам абсолютный эгоизм смысла. Иногда и откровенную его ничтожность — кому-то что-то «кажется»... И как-то неловко бывает, что это «кажется» выставляется на всеобщее обозрение... Как-то глупо в это вникать и тратить время на необязательное в искусстве.

— Я поняла: вам в современном искусстве не хватает подлинной сложности, культурной насыщенности, и скорее всего — серьезности. Но все же, неужели никакие экспонаты пятой биеннале вам не показались достойными внимания? И вообще в этом направлении культуры нет перспективы?

— Да, трудно придать фрагментам одежды и будто бы разрушений иной смысл, кроме явного, и, увы, совершенно несоизмеримого вообще с проблемой разрушений — от реальных ли стихийных сил природы, или от деятельности человека (экспонат «Температура» — работа Инь Сючжэнь, я бы назвала очень «скромным»).

Конечно, и эта биеннале содержит в себе некие «теги», свидетельствующие о её претензии на мегапроект. Одной из меток я бы назвала «человека панического». Поясню: биеннале любит мусор жизни. Это ее тренд и её западня: претензия на регулярное переосмысление (перевертывание) реальности. И происходит оно часто в мрачноватых «регистрах» (разрушения, распада, нелюбви, некрасоты), заключающих в себе не скорбь (в скорби есть сила), но панику перед миром. Александр Бродский представил проект «Без названия»: натуральная часть деревенского погреба-сруба с буквой М (неоновой) — мрачноватый «зев». А рядом — сотни комочков фольги в «пустыне жизни»... В масштабной инсталляции Альфредо и Исабель Акилисан дан всякий скарб-хлам жизни, а сами предметы быта «вырастают» от маленьких до огромных. Пожалуй, я могла бы выделить инсталляцию китайского художника Сун Дуна, который эту свою огромную работу-коллекцию выставлял уже и на других международных выставках: он показывает разные предметы, которые его деревенская мать, живущая в бедности большую часть своей жизни, боялась выкинуть. И собирала всё, вплоть до этикеток от лекарств, что уже, конечно, ближе к безумию. Но в этой инсталляции есть все-таки некий национальный колорит, и это делает ее чуть теплее других.

В претензии организаторов и участников биеннале создать «вселенские произведения» теряется много живого. В этой культуре мне не хватает этнокультурной ткани: её сложного узора, ее символизма, её бытийственного, конкретного разнообразия, что реально сейчас живет в национальных культурах разных народов. Авангард может быть национальным. Но это труднее, чем создавать мегапроекты. Труднее потому, что нужно знать и еще важнее — БЫТЬ — внутри своей культуры. И «быть» не гостем или случайным прохожим, а носителем её — буквально НЕСТИ её в своей душе.