Человек и природа: парадигма небрежения и псевдозаботы

Одна из тех мировых тем, ради которых сегодня ломаются копья и царит смятение — это тема взаимоотношений человека и природы. Русское православие, не уступившее многих позиций, сданных другими авраамическими религиями, может предъявить по этому вопросу собственные доводы, проясняющие многое в путях добра и зла.

Жители древней Руси, подобно многим цивилизациям — в частности, грекам и римлянам, — поклонялись множеству божеств, олицетворявших природные силы. К этому располагал сам ландшафт, выживание в котором зависело от капризов природы. Однако Россия стала цивилизацией, только приняв веру, в которой человек считается не рядовым участником хаотического природного процесса, а образом и подобием Божиим — воплощением небесного замысла, организующим и преобразующим природный процесс: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек душу живую, так и было имя ей» (Быт. II, 19).

На протяжении XIX-XX веков в философии, в литературе, в публичных дискуссиях сталкивались два полярных взгляда на сосуществование человека с природной средой. Один из них рассматривал природу как фон для человеческой деятельности и как источник прибыли. Это касалось как производства жизненно необходимых продуктов, так и в удовлетворении вторичных, сугубо эстетических потребностей узкого круга. Другой подход, с 1970-х годов завоевывающий все большую популярность, напротив, осуждает любое вмешательство человека в природу и поощряет создание изолятов, где человек полностью исключает себя из природной среды. Вторая позиция также распространена и в широкой массе населения, опасающейся издержек изобретенных человеком технологий, и в том кругу мировой элиты, который внушает землянам страх перед климатической катастрофой.

Первый подход противоречит сам себе, поскольку промышленность, использующая редкие природные материалы, в конечном итоге сталкивается с их истощением. В то же время истребление биологических видов для коммерческих нужд создает дисбаланс в природных популяциях, который вредит самому человеку (например, уничтожение хищников ведет к размножению грызунов, уничтожающих посевы, истребление воробьев — к размножению плодожорок и листоверток).

Второй подход также противоречит сам себе, поскольку отказ от использования природного сырья для производства энергии не отменяет вмешательства в природу. Ради производства ветряной энергии строятся мельницы, губящие птиц, а в производстве солнечных батарей используются редкие металлы, запасы которых в мире ограничены. Использование огромных пространств для ветряных мельниц противоречит императиву сохранения первозданной природы.

Первый подход утилитарен и сугубо материалистичен. Практика разработки полезных ископаемых в СССР с применением вахтового метода оставляла огромные территории длительно загрязненными, и эта практика не только нарушала биологические балансы (уничтожая, например, популяции рыб), но и влияла на человеческую психологию, создавая стереотип «временного жителя», который заселял неотличимые друг от друга новые поселения, оторванные от родовой памяти и лишенные развивающей эстетики. Этот феномен, совпавший по времени с антирелигиозной кампанией, тонко описан в рассказе Владимира Маканина «Человек убегающий». Восточноевропейские социологи отмечали, что «квадратные города» на ударных стройках социализма в Венгрии и ГДР становятся центрами преступности, а также своеобразных неоязыческих культов (вокруг доменных печей заводились огнепоклонники нового типа).

Второй подход по своему происхождению является религиозным, но не христианским. Впрочем, некоторые авторы, в частности Л. Н. Гумилев, относили философские источники этого подхода не к религиям, а к атеизмам. Речь идет об исходно периферийных восточных учениях, признающих реинкарнацию (переселение души человека в зверя, насекомое, дерево) и мотивирующих личность к внутреннему совершенствованию через аскетизм, но не к участию в делах окружающего человеческого мира.

Помимо этого, восточные учения, трансформированные на Западе, были синтетически соединены с оккультными мифами и преданиями первобытных племен Америки. В основу идеологии New Age, на которой выросла «революция 1968 года», был положен не буддизм в чистом виде, а продукт трансформации, содержащий инородные элементы (включая результаты психоделических опытов).

Современная экологическая философия (environmentalism), в русле которой действует Greenpeace и Всемирный фонд дикой природы (WWF), не приравнивает человека к животному, а рисует человека заведомо порочным существом по сравнению с животным. Углекислоту выбрасывает как неорганическая материя (вулканы), так и вся фауна и часть флоры, однако виновником избыточного выделения этого газа считается исключительно человек. WWF заботится о популяции горилл в Руанде, в то время как рядом гибнут люди. В этом году в рамках Недели биоразнообразия лорд Роберт Мэй, глава совета попечителей Британского музея природной истории, торжественно сообщил, что в последние годы в Африке не вымерло ни одно насекомое. Англо-американский экофилософский истэблишмент, включающий часть британских монархических кругов, к охраняемым видам причисляет и переносчиков опасных инфекций.

Экофилософия на уровне глобальных структур намеренно внедряется в различные религии. Это сопутствует уравниванию статуса авраамических религий с новыми синтетическими религиями, выросшими из персональных культов, и даже с культами ведьм (викканскими верованиями). Бросается в глаза, что проповедники этой философии соседствуют в наднациональных структурах с поборниками легализации наркотиков.

При этом основные догматы описанного мировоззрения не проистекают ни из язычества, ни из буддизма. Они состоят в том, что: а) запасы природных ресурсов в течение 100 лет будут исчерпаны; б) выброс углекислоты в атмосферу разрежает озоновый слой, что ведет к глобальному потеплению. Обе гипотезы не подтверждены наукой. Догмат о греховности человеческого дыхания означает греховность человеческой жизни вообще. Действительно, на уровне ООН именно экологические «озабоченности» служат основанием для проповеди сокращения народонаселения (конференция в Рио-де-Жанейро, 1992 г.), в том числе посредством абортов, контрацептивов и культивирования однополых связей. Эта повестка дня не только соответствует парадигмальному отказу от «девелопментализма», но и дополняет его экономический инструментарий биологическим.

Подмена понятий видна уже в том, что элиту проповедников этого учения доставляют на климатические саммиты не на велосипедах, а на мощных лайнерах. Подмена понятий иллюстрируется совмещением в одном лице экс-вице-президента США Альберта Гора — проповедника «пределов роста» и одновременно — развития интернета, хотя для производства компьютеров необходима добыча и обработка металлов.

Экофилософия осуждает строительство крупных ГЭС (то есть использование возобновляемого источника) на том основании, что водохранилища нарушают естественные биоценозы. В то же время монтаж ветряных электростанций, как и использование технических культур для биогаза, сокращает посевы злаковых и овощных культур, что подхлестывает продовольственную инфляцию. Таким образом, глобальные институты, на словах борющиеся с голодом, на деле способствуют голоду. Этот факт лишний раз выявляет как мальтузианское целеполагание элитарной «заботы о природе», так и двуличие исполнителей глобальной «борьбы с голодом».

Православному взгляду чужд материалистический, вульгарно потребительский подход к «освоению природы ради усвоения». Разоренная грубым вмешательством территория становится бесплодной землей с непригодными почвами и водоисточниками, с высоким риском уродующих патологий человека и скота. Прибыль от торговли ресурсами, добытыми варварским способом, не оправдывают ущерба человеческой культуре в пораженной местности.

Мальтузианские концепты, возвышающие дикую природу над человеком, столь же далеки от православной этики. Теория климатической катастрофы вводится в массовое сознание как суррогат Страшного Суда — суррогат, подразумевающий расплату за грехи не по отношению к другим людям, а по отношению к дикой природе. Такая подмена смыслов воздаяния более предосудительна, чем манипуляция политическими стереотипами, тем более что она эксплуатирует чистые альтруистические мотивы, свойственные человеку — мотивы заботы о братьях меньших.

Миллионы молодых людей на планете на добровольной основе участвуют в общественных инициативах и протестных кампаниях, отстаивая дикую природу от хищнического уничтожения промышленными корпорациями. Им представляется, что они противостоят центрам власти. Фактически именно высшие круги международного истэблишмента, в том числе богатейшие семьи, нажившие состояния именно на добыче природных ресурсов, ныне дирижируют кампанией по противодействию любому освоению природы. И те же самые элитные группы навязывают цивилизациям легализацию меньшинств, практикующих извращенное и бесплодное сексуальное поведение, и поощряют искусственное прерывание беременности различными способами под флагом «планирования семьи». И те же самые элитные группы целенаправленно поддерживают феминистское движение в обществах, где общественная мораль следует постулатам авраамических религий. При этом экофилософия сливается в одно целое с течениями, оспаривающими семейные ценности (экофеминизм), используя в качестве мировоззренческой базы либо трансформированные восточные философии, либо наследие анархизма.

Таким образом, искренние альтруистические помыслы молодых активистов используются — как это было и в начале ХХ века — в целях наднационального властвования узких элитных групп над всеми мировыми процессами. Дополнительными рычагами служит внедрение экофилософской пропаганды в университетские программы как в США, так и в европейских странах; привлечение идолов музыкальной и артистической массовой культуры к выше охарактеризованным протестным кампаниям; разработка специальных пропагандистских продуктов для народов «третьего мира», в которых устрашение климатической катастрофой связывается с предсказаниями нового переселения народов.

В экофилософской пропаганде, построенной на произвольной псевдонаучной догматике, эксплуатируется весь диапазон эмоций — от квазирелигиозного экстаза до мистического ужаса. Результатом же становится противопоставление обществ (особенно младшего поколения) государственной власти и традиционному духовенству, шантаж и изоляция инвесторов в отрасли, создающие новую стоимость, бегство капитала, замораживание проектов развития, безработица, дезорганизация общества, ведущая к деидентификации цивилизаций, к их обескровливанию и распаду в суррогатных войнах. Из масштабных манипуляций абстракциями извлекают вполне осязаемую финансовую выгоду паразитические отрасли легальной и нелегальной экономики по принципу «кому война, кому мать родна».

Идеологическая экспансия, разрушающая системы ценностей и цивилизационные смыслы, требует достойного ответа. Русское православие, остающееся сегодня самым цельным, самым незамутненным хранителем христианской традиции, может инициировать не только диалог богословов, философов и ученых, отвергающих утилитарный и мальтузианский подходы к отношениям человека и природы, но и создание институциональной альтернативы антиэтике, маскирующейся под «биоэтику».

Константин Черемных