«Когда мы говорим о церковном модернизме, мы должны понимать, что речь идет об определенной группе людей с определенным мышлением. Эта группа в определенной идеологической или религиозно-идеологической парадигме, и это меньшая часть церкви, но она достаточно шумная, заметная и влиятельная, – подчеркнул Александр Щипков.
Эксперт дал ответ, почему это происходит. Церковные традиционалисты, отметил он, это огромное большинство, а церковные либералы – это огромное меньшинство.
«В чем разница между либералами и традиционалистами? Традиционалисты в своей жизни, в своей вере и своих общественно-политических действиях опираются на один единственный ресурс – на Русскую Православную Церковь и ее документы в самом широком смысле этого слова: от Евангелия до основ социальной концепции Церкви. А вот либеральное меньшинство опирается на светские секулярные либеральные ресурсы. Это связано с влиянием западных интеллектуальных центров (если говорить вежливо) и западных спецслужб (если говорить прямым текстом). Эти службы поддерживают секулярность либералов, в том числе и либералов церковных. И получается, что в арсенале церковного либерализма или, как я называю, либерал-православия оказывается весь спектр секулярного либерального мира. Это и масс-медиа, в первую очередь, и система образования. И интеллектуальные, научные центры. И они опираются на внешний ресурс. Вот поэтому несмотря на то, что они маленькие, – они заметные и достаточно влиятельные. Вот такой механизм их действия», – сказал Щипков.
«Модернизме в церкви – это необъятная тема, – продолжил эксперт. –Я предпочитаю называть это явление церковным либерализмом. В 2013 году вышла моя статья, о ней уже упоминалось в этой передаче, – о том, что религиозные диссиденты, с которыми я хорошо знаком (это был мой круг), невольно оказались источниками нынешнего православного либерализма. И теперь он представляет собой определенную политическую силу. В качестве примера такого влияния церковных либералов на ход истории вспомним знаменитое письмо против митрополита Никодима Ротова, где рассматриваются якобы его ереси. Именно оно и не позволило владыке занять патриаршее место. Если бы он стал Патриархом, то церковная история пошла бы в совершенно ином направлении. Хотя риторика тех людей (авторов) была консервативна, они действовали в либеральной парадигме, хотя и воспринимались как консерваторы. Или если взять собор 1917-1918 годов, на котором было восстановлено русское патриаршество. Тогда впервые за целые столетия Русская Церковь, освободившись от греческого диктата, самостоятельно выбрала своего Патриарха. Фантастическое действо было! При этом сам собор был настолько противоречив и настолько либерален, что впоследствии будет написана тонна книг и диссертаций с анализом того, что происходило на этом соборе и вокруг него, потому что он организовывался как аналог церковного учредительного собрания. Тем самым я хочу сказать, что истоки нынешнего либерализма достаточно давние. Те же греки – Константинопольский патриархат – начиная с XVI века выполняли фактически роль смотрящего на Русской Церковью у турецких султанов. И Вселенский патриарх был чиновником в ведении султана, который контролировал жизнь всех православных церквей, общин, существовавших на территории Османской империи. Вот поэтому я использую такой неблагозвучный термин – «смотрящий». А в начале ХХ века американцы перекупили Вселенского патриарха, оказали ему политическую и финансовую поддержку, оградили его от влияния султана, и он стал выполнять ту же самую функцию смотрящего, но уже в интересах США. То есть ранее он исполнял эту функцию в интересах исламского «царя», а после стал исполнять ее в интересах протестантского «царя», протестантского государства. И вот тут начался долгий процесс влияния протестантизма на православие, в том числе на русское православие. Этот процесс длится уже более ста лет, и с этой точки зрения мы и должны рассматривать историю Церкви ХХ века и историю сегодняшнего дня. Истоки того модернизма, о котором мы говорим, тесно связаны с протестантской богословской мыслью, которая так или иначе проникала и продолжает проникать в наше богословие. Потому что все самое важное происходит на интеллектуальном уровне: сначала подвижки происходят на богословском уровне, потом эти изменения попадают в сферу образования, в том числе церковного, а потом – в медийное пространство. А медийный инструмент транспортирует эти идеи широкой аудитории».