Сегодня можно уверенно сказать: мы живем в эпоху больших перемен. Только теперь они касаются не одной части мира, как это было 30 лет назад, а имеют планетарный масштаб. Стратификация общества, конфигурация центров власти, динамика социально-политических процессов — всё это меняется и требует новой интерпретации.
Мы вплотную подошли к переоценке ключевых понятий из области социального знания — таких как «гражданское общество», «демократия», «базовая система ценностей», «правовое государство».
Например, термин «гражданское общество» мы сегодня употребляем в устаревшей трактовке — как синоним «активного» и привилегированного меньшинства, требующего от государства гарантий сохранения привилегий в ущерб интересам остальных граждан. Новые социальные реалии уже сейчас требуют переосмысления термина в пользу «большого гражданского общества», то есть сплоченного социального большинства с общими интересами и общим пониманием национальных задач. Чем вызвано такое изменение трактовки, почему социальные миноритарии теряют сегодня влияние, — этому и будет посвящена нижеследующая колонка.
Для начала отметим, что запаздывание в переосмыслении ключевых социальных понятий ведет к идиоматизации языка социальных наук — он теряет свои аналитические возможности, постепенно превращаясь в набор застывших понятий и формул, как это было в позднесоветский период. Идиоматизация языка — ситуация, проигрышная для всех. Сегодня перемены здесь столь же необходимы, сколь и неизбежны.
И народ, и власть имеют дело с устаревшим объяснением термина «гражданское общество», что может приводить к принятию неверных решений в области внутренней политики. Понятие «гражданское общество» — один из «окаменевших» концептов, который в ближайшем будущем сохранит свою ключевую роль, но существенно изменит содержание.
Два слова об истории понятия.
Когда институт гражданского общества сформировался в 18–19 веках, то далеко не все считали его прогрессивным. Если Томас Пейн категорично утверждал, что «гражданское общество — благо, а государство — неизбежное зло», то Шарль Монтескье, наоборот, был уверен в том, что «гражданское общество — это общество вражды людей друг с другом, которое для её прекращения преобразуется в государство».
В какой-то мере гражданское общество (ГО) стало результатом частичной десакрализации понятий «государство» и «церковь». На этом фоне новый институт приобрел собственную сакральность, собственные святыни — такие как естественное право, священное право собственности, вера в универсальность прогресса. Поэтому понятие «гражданская религия», впервые озвученное Руссо, было не просто метафорой. Гражданская религия — это религия гражданского общества. Но если в церковь приходили все желающие, то принадлежать к ГО неимущая часть народа практически не могла. Уже в ХХ веке Юнгер Хабермас подчеркивал, что лишь немногие личности располагают имущественной независимостью и образовательным статусом, чтобы считаться членами ГО. Защите интересов всех остальных всегда отвечали нормы традиции, а не либерального права.
С конца ХХ века и до недавнего времени ГО состояло из представителей среднего класса и его политического авангарда — креативной прослойки. Здесь был важен принцип группового превосходства: «активная часть общества делает свой выбор» и т. п. Но это скорее лозунг для трибуны, а на языке социологов гражданскому обществу обычно атрибутируется некая социальная миссия, например: «гарант социальной стабильности», «канал обратной связи с государством», «фильтр общественных требований к политической системе» (последнее — из классического определения Дэвида Истона). Главной в этой идее оказывается подмена понятий, желание выдать часть общества за всё общество по степени значимости и праву говорить от лица остальных.
Откуда это сектантское стремление к эксклюзивности и превосходству? Дело в том, что к ГО принадлежит слой, которому нужно сохранить отнюдь не символический объем собственности и привилегий. С точки зрения этого слоя, который представляет собой социальное меньшинство, его интересы должны быть удовлетворены государством за счет интересов более широких слоев. А последним необходимо в первую очередь сохранение социальных прав — это единственный капитал, который у них есть. Плюс ценности традиции и нравственности, которые способствуют сохранению именно этого капитала.
Чтобы заставить государство экономить на более широких слоях ради слоев «креативных», его нужно постоянно шантажировать «болотными», «майданами» и т. п. — то есть использовать политические инструменты.
В науке есть понятие решающего эксперимента. Это процедура окончательной проверки теории на практике. Решающим экспериментом для двух концепций ГО — как легитимного представителя всего общества или как привилегированного социального слоя — стал украинский сюжет. «Майдан», воспринимаемый как пик активности гражданского общества (читай: креативного класса) обнаружил стремление одной части социума решить свои национальные и экономические проблемы за счет другой части. Например, избавиться от реальной индустрии вместе с реальными рабочими местами ради бумажной Ассоциации с ЕС. Или ограничить русский язык и русскую культуру в регионах с русским населением. Наконец, просто подавить инакомыслие. При этом нельзя сказать, что в результате майданной активности произошли позитивные социальные изменения, стало больше демократии, больше социальной стабильности, меньше коррупции и т. п. Важно понимать, что данный эксперимент был не только украинским: многие представители российского креативного класса разделяют ценности и идеи своих украинских «собратьев по классу».
Обратим внимание на то, что оранжевые революции всегда возникают в исполнении именно ГО, которое в теории, напротив, должно быть гарантом социальной стабильности.
ГО существует давно, но в идеологическом ключе о нем заговорили сравнительно недавно. Это случилось, когда ГО стало отождествляться со средним классом, неимоверно разросшимся в 1980-е годы, во времена рэйганомики. В то время переход Запада к методам «накачки спроса» и потребительскому рефинансированию имел целью противопоставить советскому гегемону своего гегемона — потребительского. Это решение имело, как выяснилось потом, слишком высокую цену: разросшийся средний класс начал жить не по средствам. Система работала до тех пор, пока финансовая глобализация не достигла своих естественных пределов.
Сейчас эти пределы достигнуты. И средний класс, а особенно его партийный авангард — креаклиат — напуган. Мировая экономическая конъюнктура складывается не в его пользу. В результате общего падения эффективности капитала и мирового финансового кризиса нас ждет новая «великая депрессия», только не американского, а общемирового масштаба. Всё это означает, что численность и уровень жизни среднего класса резко сократятся — примерно до показателей 1970-х годов. Большая его часть сольется с «низшим» социальным слоем (многие социологи и экономисты описывают социальное расслоение будущего по бинарной схеме 90:10). «Слияние и поглощение» стремительно идет уже сейчас — отсюда и страх. Философ Славой Жижек описывает это состояние среднего класса как «страх пролетаризации». Отсюда и нарастающая агрессивность экс-гражданского общества, его тяга к «цветным» революциям и ультраправой идеологии.
Почему это ГО «экс-гражданское»? Потому что склонность к «цветным» революциям и ультраправой идеологии превращает его из актора социальной стабильности в актора социальной дестабилизации. По сути, старое «малое гражданское общество», его социальный контингент сходит с исторической сцены. Таким образом, удельный вес в обществе креативного класса резко сокращается и количественно и качественно, причем по объективным причинам.
Само по себе гражданское общество, конечно, сохранится, но составлять его будут представители других социальных групп. Это будет «большое гражданское общество».
Социологам уже сегодня предстоит объяснить и обывателю и власти смысл происходящих перемен и дать определение «гражданского общества». И первое, что придётся сделать, это признать факт подмены, попытку выдать малое за большое. А затем дать определение большого ГО как формы объединения социального большинства. Стоит сказать, что новое «большое гражданское общество» — это то социальное большинство, интересы которого прежде сталкивались с интересами малого гражданского общества, то есть среднего класса и креаклиата. В России менталитет социального большинства связан с понятием социальной справедливости, с широким пониманием гуманизма как милосердия и нравственности, а не синонима атеизма.
Мы обречены на возвращение к реальной демократии большинства. Чем раньше мы выйдем за рамки выработавших свой ресурс стереотипов, тем быстрее мы сможем взять в свои руки ответственность за свое будущее. И новому большому гражданскому обществу предстоит сыграть в этом решающую роль.