При свете Крыма

Кто только не поднимал символический «факел майдана» и не подносил его к лицу современного русского общества — поднимали самые разные креативные интеллигенты, но вот диагноз ставили всегда почему-то один: наше общество выглядит «позорно» и рабски.

«Позорно» потому, что не разглядело «мирного майдана», — какого-то особенного и тихого, но при этом упрямо демонстрирующего в течение трех месяцев метафизическое «преодоление страха». Преодоления ради некоего «нового дыхания» не только Украины, но даже и Европы. И это «бесстрашное стояние», столь идеалистически описанное лучшими из российских либералов, помещено в какое-то странное разряженное пространство, чистое от следов истории и культуры. Но все же к лучшим стоит прислушаться в отличие от тех, кто давно уже кричит об оккупации Крыма, кому дорог всякий патриотизм, кроме русского, и всякий национализм — опять же кроме русского; кто уверенно заявляет, что националистов и фашистов на улицах Москвы и Питера ничуть не меньше, чем на их майдане.

Итак, лучшие нам говорят, что «Майдан — это и свет надежды», но при этом подчеркивают, что «такой надежды у России нет». Лишать Россию надежды на будущее — это все же совсем не по-христиански! Не только на майдане, но и в Крыму живет свет надежды, который так не хочется им видеть. Надежды на избавление от гуманитарного насилия, когда можно измучить человека не убивая, на торжество того русского чувства, которое никогда не принимало большевицких границ и искусственного, насильственно-политического дарения русских земель и русских людей вместе с ними новому национально-территориальному образованию — Украинской советской социалистической республике.

Стоит вспомнить, что с начала 90-х годов Крым всегда заявлял о своей воле быть с Россией. Но вот если «свет надежды» мирно и упрямо проявляет меньшинство майдана, то либералы, даже обладающие умственной культурой, его поддерживают. А когда самоорганизующиеся и тоже мирно стоящие крымчане несут свой свет надежды, то его не видят и не замечают наши креативные интеллигенты. Креативные интеллигенты сами, смеем предположить, не лишены страха. Страха перед большинством, то есть собственно перед русским народом. И эти свои собственные комплексы распространяют на всех русских, полагая, что русское большинство непременно негативно-шовинистично, отвратительно-империалистично и агрессивно-великодержавно.

Поразительно, но большевицкие родовые черты (даже ленинские!) накрепко внедрены именно в социальное сознание нашего либерал-меньшинства, которое настойчиво, два десятилетия, кричало о десоветизации и необходимости изживания советского. Но как только русские на Украине реально оказались способны к солидарным действиям ради расставания с советским партноменклатурным самодурством, именно либералы стали всячески требовать остановки процесса.

Лучшие из либералов нам говорят, что на майдане украинцы управляют чем-то, а вот Россия куда-то летит, а куда, кто ее направляет — о том «нас не спрашивают». У майдана будто бы что-то существенное есть «в руках», будто он чем-то реально управляет, и при этом «свет майдана — это и свет солидарности», который кажется чудесным, прекрасным и особенным. И снова эта майданная солидарность, которая будто бы стерла все сословные и национальные границы, не просто ценится сама по себе, а противостоит России, поскольку либеральная оптика не видела и не видит в России опыта солидарности никогда — и даже в прошлом.

Кстати, лучшим из либералов, хотелось бы указать, например, на такое — простое и ясное — проявление русской солидарности и щедрости в весьма критических условиях: «Италийский поход Суворова есть одна из самых блестящих, самых поэтичных страниц мировой истории. Бонапарт четыре года кропотливо трудится над завоеванием Италии, четыре года молодые офицеры французской армии сеют в Италии передовые идеи (отбирая взамен серебряные ложки) — Суворов освобождает страну за четыре месяца, встречает Пасху в Милане, уча пленных революционных генералов чисто выговаривать по-славянски: «Воистину воскресе!» — дарит австрийцам захваченные у общего врага пушки («Где им взять? А мы еще заберем») и уходит умирать на Крюков канал к своему доброму приятелю графу Хвостову — уходит через Альпы, налегке, в родительской шинели и с языком пламени над головой, как то изображено на знаменитой картине Сурикова» (Н. Калягин).

Конечно, для русского сердца это очень понятная история. Будем надеяться, что наш либерал тоже как-то прильнет к ней. Хоть умом. Ведь сам Суворов — ценимый нами русский бриллиант, который мы бережно храним как уникальный образчик внесословного русского типа. А либеральная оптика (совсем испорченная) видит и в Крыму не народ, а прислугу для курортников, прислугу, лишенную чести и способности к самостоятельной мысли; русских же с их реальным солидарным гражданским чувством («своих не бросаем») тоже видит как прихвостней официальщины.

Понимаю. Опять-таки, страшно пугает масштаб. Широка Россия и русский человек — вот взять бы так и сузить. Со всех сторон. Чтоб страшно не было нашему либералу. Свету Крыма — свету любви и надежды, исторической памяти, военной славы и теплого русского чувства — они запросто отказывают в существовании. Однако, для всех русских и в большой России Крымское стояние за свое русское достоинство стало очень важным, и в нас возродило пространство идеального — чувства общности и родства, христианского и народного согласия. При свете Крыма заговорила сама русская история, желающая избавиться от несправедливых утеснений и обрести свою естественную полноту: всё, что напластовывалось в ней из рода в род, от эпохи к эпохе, заговорило в полный голос и восстало в духе — св. Ольга и св. Владимир, Екатерина Великая и граф Потемкин-Таврический, русское казачество и русское офицерство.

«И непоместительна была земля для них, чтобы жить вместе...» (Быт., 13, 6). Непоместительной земля стала именно мировоззренчески: при свете Крыма стало ясно видно, что тут идет не только политический процесс, но и спорят идеально-культурные, цивилизационные пространства. Чистое (этнически и проектно-цивилизационно) украинское государство, которое намерены строить мирные и немирные майдановцы — есть цель меньшинства. Оно есть цель западно-львовской общественно-политической прослойки. Не будем вспоминать о том, какие силы стояли долгие годы за идеей разделения Украины и России — отвлечемся от фактора внешнего управления.

Не будем отрицать, что за последние двадцать лет возникла на Украине влиятельная западная прослойка, которой было внушено (и она это внушение приняла) то, что она-то и есть «соль» Украины, некое ядро её, её особый цимус, так сказать. Они, действительно полагают себя «европейцами», но не просто европейцами, но убежденными в своем этнокультурном превосходстве. Я бы эту прослойку — «соль земли» — даже и назвала не столько украинцами, а сколько майдановцами, переписавшими историю «под себя», отлучившими себя от Киевской христианской государственности и православной религиозности.

Ситуация очень и очень напоминает польские восстания в Российской империи XIX века. Демонстрируется тот же тип сознания (см. Н. П. Ильин. «Роковой вопрос» как вопрос о конфликте цивилизаций. Против мессианизма«), для которого характерна горделивая уверенность, что именно эта западная часть укро-майдановцев (как когда-то поляков) играет важнейшую роль в жизни всей Украины и выполняет сугубую миссию борьбы с русским наследием в собственной истории, культуре и религии (униатство). Русские философы давно ответили на этот цивилизационный конфликт: культура — первична, а вот культурно-религиозная миссия — опасна и вторична.

Западная Украина не просто пока не наполнила свое культурное пространство собственными самобытными образчиками, но впала в ложное заблуждение, что именно она обладает некими цивилизационными смыслами, которые она должна непременно распространять (нести, навязывать) всем иным областям и национально-особенным культурам на территории Украины — территории, изначально искусственно сконструированной. Как когда-то для поляка «отказаться от притязаний значило бы... отказаться от значения своей цивилизации», так и для нынешней укра-майдановской группы, загнавшей себя в культурно-психологический тупик, невозможно отказаться от той подмены, что они произвели.

Идея культурной, религиозной и некой новой исторической евромиссии Украины превратилась в фактическое насилие. Когда нет своей подлинной культуры, тогда и запускаются механизмы экспансии — «культурной миссии» во вне. Именно при неясном и тусклом «свете майдана» мы можем увидеть и всю трагедию этой укра- миссионерской группы, и твердо сказать ей словами Н. Н. Страхова: «с вами борется и соперничает не азиатское варварство, а другая цивилизация, более крепкая и твердая, наша русская цивилизация», часть фундамента которой расположена и в пространстве нынешней Украины.

А потому мы так признательны Крыму и его свету, его человеческой свободе: именно сопереживая их борьбе мы тоже становимся более крепкими, и впервые за долгие годы прямо и громко русские озвучивают в публичном пространстве свою точку зрения на свое государство и подкрепляют силы в своей истории. Впервые и мы, большинство, так свободны от мягкой информационной силы либерального меньшинства. При свете Крыма мы вспоминаем блестящий взлет российской государственности.

Процитируем изящного и точного Николая Калягина: «На вершину могущества и славы Россия поднялась в царствование Екатерины II — Екатерины Великой. Права ее на этот титул не должны подвергаться сомнению, дар правительницы был у нее, безусловно, от Бога; самые ее недостатки шли на пользу делу управления. Имея многие слабости, о которых незачем здесь распространяться, Екатерина могла понять и простить слабость подданного (чего не было у железного Петра) — она была человечна. За это ее любили и нередко делали для нее невозможное, «небывалое»... Для русского уха есть все же что-то магнетическое в словах «век Екатерины».

«Сравнивая все известные нам времена России, едва ли не всякий из нас скажет, что время Екатерины было одно из счастливейших для России, едва ли не всякий из нас пожелал бы жить в нем», — писал хладнокровный, здравомыслящий Карамзин. А романтик Н. Полевой дал веку Екатерины следующую яркую характеристику: «Отнимая целые царства у Стамбула, Екатерина, не боясь, слышала шведские выстрелы под самым Петербургом, крепкою рукою задушила безумную ярость Пугачева, ослепила всю Европу блеском побед и великолепия, уничтожила Польшу, коснулась скипетром берегов Америки, рассыпала мильоны между подданными.

Окруженная роскошью, вкусом, великолепием, умом Европы, людьми, каковы были Потемкин, Румянцев, Суворов, Безбородко, Вяземский, Орлов, Шувалов, Бецкий, Панин, — Екатерина казалась полубогиней. Её путешествие в Kpым, когда римский император и польский король встретили ее среди избранного европейского общества, среди толпившихся ей на сретение изумленных её подданных, среди грома и пышности, и когда она, с улыбкой говоря спутникам о взятии Царяграда, указывая на безмерные свои области, прибавляла: «Мое маленькое хозяйство идет очень порядочно», — вот характеристика двора и века Екатерины»...

«Птица Минервы вылетает в сумерках; веку мудрецов и поэтов необходимо должен предшествовать век героев — таков именно и был русский ХVIII век». В свете Крыма мы прояснили и свои, русские духовные силы, поверили в них: «Но только верить мало, и только тешить себя надеждами не извинительно... Нам может быть и сладка наша вера в народ и приятны наши блестящие надежды. Но не забудем и горького; не забудем, что на нас лежит тяжелый долг — оправдать нашу народную гордость и силу» (Н. Страхов), подтвердив их делом и собственным цивилизационным развитием.

Капитолина Кокшенева